ПАНИСЛАМИЗМ В СРЕДНЕЙ АЗИИ ПЕРЕД ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНОЙ

Публикации | ПОПУЛЯРНОЕ | Сергей ПАНИН | 11.09.2015 | 19:11

Накануне первой мировой войны на территории Туркестана, в Бухаре и Хиве стала заметной панисламистская активность, которая во многом питалась процессами, происходившими в Турецкой империи. Тиранический режим Абдул-Хамида II (1876–1909 гг.) в Турции, именуемый отныне термином «зулюм» (деспотия, тирания), проявил себя крайними формами произвола и беззаконий в отношении личности. Его идеологическим обрамлением стал панисламизм, стремившийся к объединению всех мусульман на общей религиозной основе вокруг единого духовного центра, который олицетворял турецкий султан. И хотя первоначально это религиозно-политическое течение было направлено на приспособление исламского мира к новым реалиям, созданным в результате активного воздействия европейского колониализма, подмятое под себя «зулюмом», оно неизбежно превратилось в реакционную идеологию, которая, видимо, должна была исчезнуть вместе с этой системой. Однако у панисламизма оказалась иная судьба. В ходе революции 1908 г., низложив Абдул-Хамида и захватив власть при новом султане Мехмеде V, младотурки подхватили эту идеологию и использовали ее в своих целях. Их власть укрепилась в ходе Балканской войны 1912 г., а затем в годы первой мировой войны, когда Турция управлялась младотурецким триумвиратом – Энвер-паша, Талаат-паша и Джамаль-паша. Хотя «иттихадисты», как стали именовать младотурков по названию их газеты «Иттихад ве теракки» («Единение и прогресс»), начинали как прогрессивное движение против системы «зулюм» и выступали за равенство, справедливость, единство прав всех подданных империи, в ходе борьбы за власть и при ее осуществлении особенно в годы мировой войны на стороне Германии они радикализировались настолько, что сделали гонения на другие народы, геноцид армян и формирование жесткой, авторитарной власти сутью своего правления (1).

Это стало возможным после того, как выдвинутый младотурками лозунг «Мы – братья, все мы оттоманы» в ходе Балканской войны не удержался. Греки, сербы, албанцы, македонцы, болгары – подданные Порты – поддержали ее врагов и развеяли первоначальную идею оттоманизма. На смену ей пришел тюркизм, вскоре ставший агрессивным и шовинистическим пантюркизмом, провозгласившим превосходство турецкой расы и подчинение всех «туранских» народов власти Стамбула. Активный пантюркист того времени Текин Альп писал: «Объединившиеся турки должны образовать центр притяжения для всего исламистского мира. Арабы Египта, Марокко и Туниса, персы, афганцы и т.д. должны представлять собой полностью единый фронт» (2). Панисламизм с усиленным религиозным фактором, взятый на вооружение младотурками, в ходе всех этих изменений и политических перемен оставался общей начинкой, приспосабливаясь к новым нуждам.

В ходе всех этих сложных, неоднозначных процессов Кабул, используя панисламизм как общую объединительную идеологию, начал формировать идею создания на Востоке нового панисламистского центра в лице самого Афганистана, способного при определенных условиях выступить сторонником и защитником восточных народов. Новая, панисламистская роль Кабула диктовалась сложным, противоречивым положением Турецкой империи и одновременно желаниями кабульских правителей поднять авторитет своей страны, кардинально изменив свой имидж на Востоке. Эти настроения, по мнению И.М. Рейснера, формировались еще со времен эмира Абдуррахман-хана (1880-1901 гг.), который стремился занимать особую позицию в мусульманском мире: «не высказывался за государственное объединение всех мусульман», но и «не признавал верховенства турецкого султана как халифа» (3). Его наследник эмир Хабибулла-хан (1901-1919 гг.) внешне также долго демонстрировал нейтральную позицию в отношении Турции и халифа, что положительно воспринималось курировавшими внешнюю политику эмира англичанами, уверенными в том, что именно такой, дистанцированный от остального Востока Афганистан способен сдержать распространение агрессивного панисламизма в сторону Индии (4). В действительности, это послужило превращению панисламизма в панафганизм.

Первые признаки этой тенденции в политике Кабула стали отмечаться после проявленного Хабибуллой-ханом несогласия с положениями англо-русской конвенции 1907 г., которая разграничила сферы влияния держав в Персии, Афганистане и Тибете, но поставила вступление в силу афганской части соглашения в зависимость от одобрения Кабулом. Ничего подобного не было в статьях по Персии, которые считались ведущими. Персия, разделенная державами на сферы влияния и охваченная гражданской войной, приведшей в 1909 г. к низвержению власти шаха, с точки зрения Кабула, была уже не способна на такую роль. В 1912 г. афганский эмир, видимо, желая не столько солидаризироваться с Персией, находившейся в длительном периоде смут и революций, сколько усилить свою патронирующую роль на Среднем Востоке, заявил англичанам, хотя от него этого никто не требовал, что Афганистан и его совет не смогут признать соглашение 1907 г. в части, касающейся Персии (5). Однако самым ярким проявлением патронирующей роли афганцев стал проведенный весной 1912 г. в Кабуле с разрешения и при активном участии эмирских властей Первый Всеафганский панисламистский конгресс. Открытый самим эмиром, он всенародно провозгласил актуальность для Афганистана принципов «иттихадизма». Газета «Туркестанские ведомости» 8 апреля 1912 г. по этому поводу писала: «Гаснущий факел, зажженный на берегах Босфора, подхвачен твердой рукой, и неизвестно какие всходы дадут семена Джамаль-Эдцина (6), перенесенные на восток» (7).

Проявленная эмиром самостоятельная позиция в отношении англо-русской конвенции привлекла внимание восточных стран, в первую очередь Турции, к Афганистану, куда потянулись турецкие инструкторы, стремившиеся поднять его статус в мусульманском мире и помочь в реформировании эмирской армии. Одним из первых зафиксировал факт их прибытия в Афганистан американский путешественник Кларк Грахам, который сумел побывать в эмирате (8). Эти эмиссары турецкого правительства, как правило, несли с собой идеи панисламизма. Русская разведка в 1908 г. также сообщила, что в Кабуле находятся 10–12 турок, а некоторые из них работают на оружейном и артиллерийском заводах (9). В секретной инструкции российскому генеральному консулу в Индии (видимо, 1908 г.) указывалось: «Вам следует обратить особое внимание на это обстоятельство и постараться выяснить, насколько упомянутые сведения основательны и сколь глубоко турецкая пропаганда пустила свои корни в Афганистане» (10).

Меморандум министра иностранных дел России С.Д. Сазонова на имя статс-секретаря по иностранным делам Великобритании Э. Грея, представленный 11 (24) сентября 1912 г. во время поездки в Лондон, подтверждал присутствие в Афганистане не менее 80 турецких военных инструкторов и офицеров. В нем подчеркивалось, что эти люди, «содействуя организации афганской армии», «одновременно ведут панисламистскую пропаганду, одинаково опасную как с точки зрения русских, так и английских интересов» (11). С 1909 г. в афганской столице постоянно присутствовал официальный представитель турецкого правительства, роль которого выполнял торговый агент Фехми-паша (12). Турки, по данным русской разведки, опираясь на панисламистские принципы, весной 1912 г. обращались к Кабулу с просьбой о помощи войсками в военном конфликте с Италией. И хотя в этой просьбе эмир официально отказал, сославшись на зависимость его политики от договоров с Великобританией, по его распоряжению с населения были собраны значительные деньги для помощи Турции (13).

Характерно, что турки сами активно побуждали Афганистан к тому, чтобы «проснуться от долгой спячки», хотели видеть его на особом месте в мусульманском мире, активно подталкивали его правителя к будущим переменам, к изменению имиджа страны в мире. Именно турки, посетив Афганистан, распространяли затем представления о нем как о будущей опоре панисламизма, оплоте противодействия британской политике на Востоке. Поэтому, безусловно, одним из важнейших факторов, приблизивших Афганистан к переменам в первой четверти XX в., к завоеванию независимости, было турецкое влияние. Перемены в Турции, все то, что произошло с этой страной в первые десятилетия XX в., заставили всколыхнуться и Афганистан. И объективно следует признать, что панисламизм стал важнейшим идеологическим течением, позволившим многим афганцам узнать об окружающем мире, о мире ислама, о близости их интересов с интересами других восточных народов.

Следует подчеркнуть, что за исключением таких отдельных, ярких мероприятий как панисламистский конгресс, Афганистан при Хабибулле-хане в основном избегал открытой демонстрации своих желаний взять на себя лидирующую роль в мусульманском мире в противовес слабеющей Турции, с которой Кабул не хотел ссориться. Ведь для этого и самому Кабулу надо было изменить сложившийся характер взаимоотношений с Великобританией, отказаться от подписанных договоров, о чем эмир Хабибулла-хан, видимо, думал как об отдаленной перспективе. В силу ряда объективных причин и, в первую очередь, зависимого положения во внешнеполитической деятельности от Англии и англо-индийского правительства, Афганистан не мог распространить свое влияние на отдаленные территории и уж тем более на весь мусульманский Восток. Главными объектами его опеки стали пуштунские племена приграничной полосы с Индией и Бухара, куда накануне и в годы первой мировой войны направлялась наибольшая панисламистская активность афганцев, часто совпадавшая здесь по целям и задачам с их разведывательной деятельностью. Намерение стать лидером на Востоке начнет по-настоящему пробивать себе дорогу чуть позже, при эмире Амунулле-хане (1919–1929 гг.), в условиях низвержения Оттоманской империи и отмены султаната. Поэтому в данный период эти идеи во многом навязывались Кабулу турками, активно распространявшими по всему миру представления об Афганистане как о будущем панисламистском центре, надеясь тем самым усилить антибританские чувства в народе и у эмира.

Одним из генераторов этих идей был журнал «Мусульманин», который в 1909–1910 гг. издавался в Париже. Здесь печатались статьи турок, побывавших в Афганистане, среди которых наиболее выделялись публикации Г. Хаджакова об этой стране как будущей опоре панисламизма (14). Конечно, в самой Турции, на ее высших властных этажах неоднозначно и даже ревниво воспринимали афганские надежды поднять свой статус в мусульманском мире, ибо это, казалось, может быть сделано лишь за счет снижения статуса самой Турции. Так, когда в 1909 г. афганский эмир в письме султану заявил о готовности послать в Турцию 10 тыс. лучших своих воинов, подчеркнув при этом, что прослышал «о стесненных обстоятельствах султана», тот ответил, что в помощи не нуждается и, наоборот, сам прислал в Кабул 1000 винтовок и знамя, которое было установлено в центре Кабула (15).

Следует признать, что в мире и на Востоке существовали предубеждения и сомнения в отношении перспектив превращения Афганистана в новый религиозный и идеологический центр, способный объединить всех мусульман. Они возникали потому, что сам Афганистан являвлялся многоконфессиональным и многоэтническим сообществом с различными религиозными толками, которые с трудом уживались в пределах одной страны. По мнению газеты «Туркестанские ведомости» (май 1909 г.), объединительная судьба Афганистана на Востоке сомнительна, ибо он «представляет из себя коллекцию племен разного этнографического происхождения и различных толков», которые живут в условиях постоянных распрей (16). Это делало кабульские надежды на руководящую роль в международном исламе изначально сомнительными для реального воплощения.

Распространение панисламизма в самом Афганистане было во многом связано с личностью и деятельностью Махмуда Тарзи (1865-1933), который при эмире Абдуррахман-хане был вынужден эмигрировать из страны и много лет прожил в Дамаске, Константинополе и других областях Оттоманской империи, став свидетелем попыток турецких реформ. В своей деятельности он придерживался панисламистских взглядов и после того, как с семьей вернулся в Кабул, возглавил националистическую придворную группировку, к которой, по разным причинам, тяготели и брат эмира консервативный Насрулла, и все более заявляющий о себе, как человек нового поколения, Аманулла. Именно Тарзи стал тем человеком, который пусть и формально, но объединил эти группировки для решения важнейших государственных задач (17). Тарзи укрепил свое влияние при дворе, когда отдал своих дочерей в супруги сыновьям эмира. Он также, видимо, был организатором приезда первых турок в Кабул, а в годы мировой войны способствовал появлению здесь германо-турецкой миссии Нидермайера-Хентига.

Панисламистская пропаганда направлялась Тарзи через руководимую им кабульскую газету «Сирадж-ал-ахбар», которая была хорошо известна за пределами Афганистана – в Индии, Турции, а с 1912 г. – в русском Туркестане и Бухаре, где, по данным российского политического агента, в 1913 г. у нее насчитывалось не менее 120 подписчиков. С учетом же того, что газета здесь нередко передавалась из рук в руки (от одного человека – десятерым), число ее реальных читателей было значительно больше (18). Исследователь М. Шинази, изучавший это издание в подлиннике в кабульской библиотеке, по почтовым маркам на письмах, адресованных редакции газеты, сделал вывод, что ее выписывали также в Японии и Австралии (19). Редакция «Сирадж-ал-ахбар» получала информацию, в том числе из туркестанских и российских изданий, которые распространялись в Туркестане и Бухаре. Доставка газеты из Афганистана в Бухару осуществлялась коммерческим агентом афганского эмира.

Чиновники в Ташкенте следили за распространением «Сирадж- ал-ахбар» на территории Туркестана и Бухары. По их поручению делались переводы статей, которые затем отправлялись в Петербург, в частности, в Главное управление по делам печати при Министерстве внутренних дел империи. Именно это министерство в январе 1914 г. выступило инициатором прекращения распространения газеты не только в Туркестане, но и в Бухарском ханстве. Туркестанский генерал-губернатор А.В. Самсонов (март 1909 – август 1914 гг.), получив соответствующие рекомендации от министра внутренних дел Н.А. Маклакова, уверенного в том, что афганская газета осуществляет панисламистскую пропаганду и возбуждает в мусульманском мире вражду и ненависть к России, посоветовал политическому агенту в Бухаре М.М. Гирсу при личной встрече с бухарским эмиром прокомментировать статьи, в которых газета язвительно и непочтительно отзывалась о пожаловании ему российским императором титула «высочества» (20). Гирс выполнил поручение, хотя в целом считал, что газета по своему содержанию и тематике статей «никакой опасности не представляла». Тем не менее, в том же 1914 г. она была запрещена на территории Туркестана и Бухарского эмирата (21).

Британцы, боясь вызвать недовольство афганского эмира, решились на подобные меры в отношении «Сирадж-ал-ахбар» на территории Индии лишь в начале 1917 года (22). Некоторые архивные документы свидетельствуют о том, что ее запрет в Туркестане и Бухаре из-за панисламистской пропаганды негативно сказался на выполнении задач русской разведки, особенно на Памире, территориально оторванном от остального Края. В условиях начавшейся первой мировой войны, когда напряжение на афганской границе периодически обострялось и не хватало сведений о том, что происходит по другую сторону границы, запрет на распространение газеты стал отрицательным фактором для русской разведки. Несмотря на то, что газета еще в марте 1914 г. была выписана с полной оплатой ее годовой стоимости начальником Памирского отряда через постоянного разведчика, обозначавшегося в документах как «М.С.» (в Ишкашиме), и через Махрам Бека (в Хороге), получить ее в результате собственного же запрещения не удалось. Афганцы в условиях начавшейся мировой войны проявили особую осторожность, и файзабадский джарнейль, на которого вышел «М.С.», хотя и отправил по поводу доставки газеты на российскую территорию запрос в Кабул, ничего не пообещал и вскоре возвратил предварительно внесенные деньги (23). Тот же неоднозначный характер последствий прекращения распространения «Сирадж ал-ахбар» отмечен в российских архивных документах, датированных февралем 1917 года. Газета понадобилась в Главном управлении Генерального штаба России, но дипломатический агент в Бухаре А. Миллер был вынужден сообщить в Петроград, что «ввиду яркого панисламистского и враждебного нам направления» она «уже три года запрещена в России и Бухаре» и «доставать экземпляры этого германофильского издания довольно трудно» (24).

Толчком для активизации панисламистской пропаганды и деятельности в российской Средней Азии стали события и последствия проигранной Россией войны 1904–1905 гг. с Японией, которая сломала сложившуюся систему международных отношений и продемонстрировала внутреннюю слабость огромной империи. Эти события усилили активность исламистских структур в Бухарском ханстве, подменяя здесь пантюркизм панафганизмом и, в целом, питаясь идеями защиты и освобождения Бухары с помощью Афганистана от русского влияния. Панисламистская пропаганда находила здесь большое число сторонников и активно сочеталась с доставкой оружия из соседних стран. Начальник керкинского гарнизона уже в августе 1905 г., в период подписания Портсмутского мира с Японией, докладывал своему руководству о резком оживлении на бухарской границе контрабандной перевозки оружия из Афганистана, когда, по его данным, каждый афганец, приезжавший в Бухару, обязательно вез с собой оружие и сбывал его местным жителям (25). По свидетельству начальника Туркестанского районного охранного отделения подполковника Андреева, в предвоенные годы в Бухаре не было двора и кишлака в ханстве «которые не имели бы огнестрельного оружия» (26). Это совпадало с панисламистскими представлениями о враждебной краю и населению российской власти, против которой надо держать оружие и готовить восстания. В свою очередь, следует подчеркнуть, что и русская власть никогда не считала местные элиты и само население Туркестанского края и Бухары надежным оплотом России. Поэтому все досоветские годы Туркестан держался в подчинении военного министра, а не гражданских ведомств, как это было в других регионах империи. Думается, что это достаточно веское свидетельство того, что Средняя Азия всегда воспринималась в Петербурге как колониальная территория.

Конечно, привоз оружия в Бухару и Туркестан далеко не всегда определялся панисламистскими целями. Наводнение Бухары оружием в предвоенные годы было типичным контрабандным явлением. По свидетельству историка X. Назарова, оружие доставлялось в Бухару как из Афганистана, так и с российских военных заводов контрабандным путем и сбывалось здесь по спекулятивным ценам, в чем участвовала даже русская пограничная охрана. Историк приводит пример, как в 1909 г. младший офицер (корнет) Отдельного корпуса пограничной стражи получил распоряжение от кого-то из своих непосредственных начальников наскоро обследовать и пропустить через таможню контрабандный караван с 50-тью ящиками английских винтовок, пришедший из Афганистана. По официальным данным, только в 1910 г. из Афганистана и России было привезено в Бухару оружия для спекулятивной продажи на 900 тыс. рублей (27). Вместе с тем, цели его сбыта и накопления, наряду со спекулятивными и контрабандными, безусловно, опирались на более сильную панисламистскую установку о необходимости готовности населения к будущей борьбе с русской властью, что активно поддерживалось афганцами.

Следует подчеркнуть, что русская администрация Туркестана и дипломатическое представительство в Бухаре, постоянно говоря о расширяющемся панисламистском движении на Востоке, в действительности, долгое время мало обращали внимания на процессы, которые происходили у них под боком. Считалось, что внутренняя ситуация в российской Средней Азии стабильна, а отдельные, хотя и активные действия афганцев и турок не способны вызвать особого напряжения. Эти представления обосновывались тем, что турецкая империя находилась в состоянии глубокого кризиса, где происходили явления распада. Считалось, что у внешних сил нет ни военных, ни экономических возможностей поколебать российское могущество в Средней Азии без активных военных действий и участия в них местного населения, которое в предвоенные годы казалось достаточно спокойным.

Однако в 1910–1911 гг. русской администрации Туркестана пришлось обнаружить активные проявления панисламизма и деятельности афганской и турецкой разведок, работавших в регионе. Эти события совпали со сменой власти в Хиве и Бухаре, находившихся под российским влиянием. В августе 1910 г. в Хиве вместо Мухаммада Рахим-хана II у власти утвердился его сын Асфандийар-хан (1910– 1918 гг.), а в декабре скончался бухарский эмир Сейид Абд ал-Ахад (1885–1910 гг.) и власть перешла к его наследнику, последнему эмиру Бухары Сейид Мир-Алим-хану (1910–1920 гг.). Однако задолго до того как эти события внешне спокойно совершились, внутренние и внешние силы, особенно со стороны Афганистана, активно распространяли слухи, в частности, о намерении российского правительства использовать смену власти в Бухаре, чтобы окончательно присоединить ханство к империи. Это, по сути, ожидаемое исламистами событие заставляло многих поверить в то, что все так и произойдет. Русский генеральный консул в Мешхеде (Персия) признавал, что напряжение, которое поддерживалось афганцами в связи с этими слухами, было способно объединить всех мусульман против «коварных намерений» России и вызвать всплеск антирусских настроений (28).

Отношение российских властей к вопросу бухарской самостоятельности было неоднозначным, противоречивым, но осторожным. Сущность позиции официального Петербурга в отношении судьбы Бухары в марте 1909 г. выразил министр иностранных дел А.П. Извольский: «основной тенденцией нашей политики является содействие постепенному слиянию Ханства с нашими среднеазиатскими владениями и подготовление этого слияния мерами, не затрагивающими ни религии, ни издревле установленных законов и обычаев Бухары» (29). В Ташкенте неоднократно поднимали вопрос о необходимости окончательного и полного присоединения Бухары к империи, надеясь тем самым решить целый ряд проблем в торгово-экономических и пограничных вопросах. Однако в Петербурге занимали осторожную позицию и тянули с решением этого вопроса, ища подходящие условия и боясь нарушить сложившееся равновесие сил в регионе. Тем не менее, по настоянию Ташкента, царские министры неоднократно обсуждали вопрос о возможном поглощении ханства: на совещаниях в феврале и в августе 1909 г., а затем – летом 1914 г. на пленарном заседании Государственной Думы. Однако окончательное решение так и не было принято (30).

В период ожидавшейся смены власти в Бухаре, в ханство стали активно прибывать афганцы, что привлекло внимание туркестанских властей. Русская разведка, которая в тот период не имела специальной структуры и числилась среди задач и функций отдельного корпуса пограничной стражи (31), развернутого на афганской границе, или корпуса жандармов, обратила внимание на 11 младобухарцев (Мулла Усман, Мулла Шир-Мамеди, Мулла Азым и другие), которые благодаря посредничеству афганского торгового представителя в Бухаре Мухаммад Гаус-хана направились в Кабул для встречи с братом афганского эмира Насруллой. После этого в Бухару и Хиву прибыла большая группа молодых афганцев из Герата, Кабула и Мазари-Ша- рифа, насчитывавшая несколько сотен человек, в основном, этнических узбеков, туркмен и таджиков. Эти люди, минуя русские пограничные и таможенные посты, тайно переправились через границу и с начала ноября 1910 г. стали появляться в бухарской столице и в Хиве. При помощи секретной агентуры русской разведке удалось установить имена всех этих людей. Выяснилось, что большую часть этой молодежи составляли афганские солдаты, сохранившие часть своего обмундирования и военного снаряжения (32). Затем около 20 тыс. афганцев, заявленные как чернорабочие, также оказались на бухарской территории. У руководства пограничной охраны и в штабе Туркестанского военного округа возникли подозрения, что эти действия связаны с планами отдельных представителей бухарских властей держать «наготове» в окрестностях столицы «достаточное количество афганцев», которые могут понадобиться на случай возможного конфликта с Россией при ожидавшейся смене власти в Бухаре. Агентура также назвала пункты, где может храниться приобретенное на этот случай оружие. Ими оказались дома афганского торгового агента в Бухаре Мухаммада Гаус-хана, а также бухарцев Муллы Абдурразака, Джурабека Арабова, Таракуль-бая и некоторых других (33).

Вскоре были выявлены лица из администрации бухарского эмира, которые руководили этими процессами. Ротмистр отдельного корпуса жандармов Зозулевский конфиденциально доложил начальнику Туркестанского районного охранного отделения о том, что чард- жуйский бек Мухаммад Юнус-бий, по данным разведки, заключил тайное соглашение с афганцами о совместных действиях на случай конфликта с Россией. По данным Зозулевского, «выработан целый план и ждут только удобного момента» (34). Разведка также подтвердила, что особую роль в связях с афганцами играл первый человек в окружении бухарского эмира, кушбеги (35) Насрулла-бий, прежде занимавший посты первого министра, премьер-министра и министра внутренних дел. Насрулла-бий стал кушбеги эмира только в январе 1910 г., после разразившейся в Бухаре кровавой резни между суннитами (узбеки и таджики) и персами-шиитами, которых патронировал прежний кушбеги. После этих событий в свите эмира последовали увольнения (36).

Однако секретная агентура уже в первые месяцы 1910 г. указала на нового кушбеги-суннита как на тайного приверженца младобухарской партии и сторонника низвержения бухарского эмира с помощью афганцев. По данным агентуры, кушбеги поддерживал связи с братом афганского эмира Насрулла-ханом, постоянно пугал бухарского эмира опасными последствиями дружбы с русским правительством и одновременно являлся участником тайных собраний, на которых вырабатывалась фетва (манифест), осуждавшая самого эмира и призывавшая искать защиту от русских у афганцев. В декабре 1910 г. фетва с призывом поддержать бухарское население в случае свержения бухарского эмира, которому покровительствует русское правительство, с подписями 56 наиболее известных и уважаемых населением бухарцев была отправлена в Афганистан и Турцию. Туркестанское охранное отделение получило полный список лиц, подписавших петицию (37). Таким образом, в Бухаре, в отличие от Турции, проявилась характерная особенность панисламистской пропаганды и деятельности, которая направила свое недовольство режимом и на самого бухарского эмира, «сдавшего», по мнению исламистов, Бухару русским и не способного обеспечить ее независимость от России. Именно на почве антиэмирской и панисламистской пропаганды в Бухаре в этот период поднялась и заявила о себе Партия младобухарцев, которая фактически агитировала за низвержение эмирского правительства и превращение Бухары в автономную республику, допуская при этом покровительство либо со стороны России, либо Афганистана. Эти события совпали в декабре 1910 г. со смертью в Кермине бухарского эмира Сейид Абд ал-Ахада.

В тот же период, в декабре 1910 г., по требованию российского императорского Политического агента, бухарские власти провели обыски в домах некоторых афганцев, проживавших в Бухаре – Мухаммада Гаус-хана, официального агента афганского эмира по продаже каракуля, а также шести афганских подданных, работавших у него в подчинении. Были обнаружены ожидаемые запасы оружия (револьверы и ружья, в основном берданки, а также значительное количество боевых патронов к ним, в основном с разрывными пулями). Однако при этом в руки бухарских и туркестанских властей попали документы, которые свидетельствовали о том, что Мухаммад Гаус-хан в течение всех шести лет пребывания в должности официального афганского торгового представителя возглавлял шпионскую организацию, собиравшую разведывательные сведения по Бухаре и всему Туркестанскому краю (38). По выражению туркестанского генерал-губернатора А. Самсонова, «только благодаря счастливой случайности» удалось выйти на подпольную организацию муджахидов «Обреченные на смерть» (39), действовавшую на территории Туркестана и Бухары и ставившую своей целью отделение Туркестана от России и осуществление панафганской идеи – объединения мусульманских народов Средней Азии под эгидой «единоверного Афганистана». Обнаруженные документы указали на наличие филиалов этой организации в Ташкенте, Чимкенте, самаркандской области. Муджахиды, помимо пропаганды, также занимались скупкой золота и серебра в Бухаре и городах Туркестана, отправляя их в Афганистан и Турцию. Из документов следовало, что член ташкентской организации Мухаммад Салих ездил в Джелалабад, где был принят самим эмиром, передав ему письмо и деньги, собранные организацией (40). Афганские торговые агенты в Бухаре, сначала М. Гаус-хан, а позже Абдунаби-хан курировали отделения этой организации и, по сути, являлись ее руководителями.

Чинам 7-го пограничного округа, в обязанности которых входила и разведывательная деятельность, удалось выяснить, что торговый агент афганского эмира сумел создать достаточно разветвленную агентурную сеть, которая своим влиянием охватила обширный регион. Собираемые агентурные сведения направлялись в Мазари-Шариф, являвшийся центром разведывательной деятельности афганцев, откуда их доставляли в Кабул на имя принца Насруллы-хана или в канцелярию самого эмира. У Мухаммад Гаус-хана, который оказался не только деятельным и энергичным коммерсантом, но и не менее активным и талантливым организатором шпионской работы, были найдены черновики его донесений в Кабул и подлинные рапорты разведчиков, работавших под его руководством. Документы выявили около 80 человек, которые выполняли такую роль или имели с афганским торговым представителем тайные контакты (41).

Содержание отдельных документов свидетельствовало о весьма любопытном факте: действуя с бухарской территории против России и ее интересов, Гаус-хан пытался получить российскую защиту от возможного вмешательства бухарцев в его экономическую деятельность. Так, он обращался к российскому политическому агенту в Бухаре с просьбой назначить ему охрану для надежной доставки товаров до границы и обратно, а вместе с ними, как оказалось, и секретной почты (42). Правда, в этом ему было отказано, но это не стало большой проблемой: в Старую Бухару два раза в месяц приезжали одетые в туркменские костюмы афганские кавалеристы (до 30 чел.), которых специально отправлял мазари-шарифский губернатор для сопровождения секретной почты через границу (43). Нередко Гаус-хан и его помощники и сами совершали поездки из Бухары в Мазари-Шариф, попутно проводя наблюдения и описывая в подробностях особенности дорог, наличие мостов, русских таможенных и пограничных постов, отмечая расстояние между ними (44).

Изучение обнаруженных документов показало, что наряду с мероприятиями по подготовке ожидавшейся смены власти в Бухаре и Хиве, панисламисты пытались содействовать экономическому ослаблению Великобритании и России и созданию для них экономических трудностей. Для решения этих задач в 1910 г. в Бухару по поручению афганского принца Насруллы-хана прибыл некий Мамед Акбар-хан, который, как выяснила русская разведка, должен был установить контакт с Мухаммадом Гаус-ханом и с помощью курируемой им организации организовать скупку золота у населения и в банках. К осени 1910 г. Мамед Акбар-хан уже начал выполнение этой задачи и отвез скупленного золота, как писалось в донесении русского агента, «на громадную сумму такового в Афганистан» для последующей отправки в Турцию. Затем он возвратился в Бухару с родственником губернатора Мазари-Шарифа, и вокруг них, а также Мухаммада Гаус-хана и прибывших из Кабула неких Ахмад-Джана, Сеида Мухаммад-хана и Мамеда Керим-хана сложился круг лиц, которые пытались установить контакты со знатными бухарцами для решения новых задач (45). Секретная агентура отметила, что они установили тесные связи со знатными бухарцами – Ишаном Ибадулла-ханом и Бурхануддином. Последний являлся сыном кази-каляна Бухары (46). Примкнув к создаваемой группе, Ибадулла стал в ней духовным распорядителем, а Бурхануддин отвечал за сбор пожертвований для панисламистской пропаганды. Он же выделял деньги на командировки для панисламистской деятельности соответствующих агентов (47).

Русская агентура отметила, что наряду с афганцами деньги с населения в пользу султана активно собирали и сами турки, но, как правило, при непосредственном участии или посредничестве афганцев. Так, весной 1914 г. по Восточной Бухаре ездили два турка в сопровождении афганского офицера, собирая деньги на военные приготовления Турции против русских, после чего ушли на афганскую территорию (48). Следует отметить, что сборы денег с населения, как в Бухаре, так и в Туркестане накануне мировой войны стали обычным явлением, о чем русская администрация Туркестана и представительство в Бухаре получали частые сообщения, но не успевали должным образом реагировать. Иногда реакция была спонтанной, неоправданно жесткой, а обвинения иностранцев не всегда находили подтверждения. К примеру, в 1912 г. в Ташкенте, в закрытом режиме прошли судебные процессы над тремя афганцами, которых обвиняли в панисламистской пропаганде и сборе денег с населения. Однако они были оправданы (49). Также в июне 1914 г., когда наблюдался большой наплыв в Бухару людей, собиравших деньги с населения и бухарской администрации в пользу турецкого султана, были арестованы два турка, которые заявили, что являются сыновьями шерифа (50) Медины – Абдуллой и Хасаном Ибрагимовыми. Хотя обыск ничего не дал, и ничто не подтвердило их шпионской деятельности, русская военные проявили активность только потому, что иностранцы странно объяснили свое появление в регионе: поехали из Медины в Бомбей покупать шесть лошадей, чтобы продать их в Кабуле, после чего возвращались в Турцию через Россию, заехав в Бухару (51).

Обеспокоенный сообщениями о панисламистской и разведывательной активности афганцев и турок в Средней Азии генерал-губернатор А. Самсонов (1909–1914 гг.) потребовал изучить вопрос и представить ему предложения по противодействию новым вызовам и угрозам российской власти. Секретный доклад штабс-капитана Фенина, составленный по результатам изучения обстановки в Бухаре и Туркестанском крае, содержал вывод о том, что уровень панисламистской активности очень высок, особенно в Бухаре, и то, что она еще не захватила все ханство, он объяснял лишь темнотой народных масс, которая при активности панисламистов не могла долго продержаться. Его рапорт «Панисламизм в Бухаре» подчеркивал необходимость активной контрпропагандистской работы среди населения и разоблачения установок исламистов, чтобы не получить в будущем, по его выражению, «распропагандированное, фанатичное и враждебное нам население», которое заставит держать в Туркестане и Бухаре «втрое больше войск», чем обычно, превратив эту окраину империи в регион, который «будет постоянно стремиться отложиться от России» (52).

Требования генерал-губернатора и выводы специалистов заставили руководство Туркестанского военного округа определить основные направления работы и критически взглянуть на свои возможности. Заметных успехов во взаимодействии с населением было мало, а потому в штабе округа больше надеялись на «интенсивность ведения разведки и наличие офицеров, прекрасно изучивших местные языки, нравы и обычаи туземцев», чтобы вести борьбу с вредной деятельностью афганцев (53). Однако при детальном анализе стало ясно, что штаб Туркво не имеет в своем распоряжении достаточного количества агентов и разведчиков. Действовала практика получения основных данных с помощью агентов и доносителей, нанимаемых для такой работы из местных жителей, которые шли на нее исключительно за деньги и обычно выполняли ее небрежно. Зачастую многие сведения, которые добывались такими разведчиками, считались самим руководством Штаба «за весьма малыми исключениями» малодостоверными (54). Судя по отчетам разведчиков, например Памирского военного района, здесь сложилась простая, но малоэффективная система: постоянными и надежными числились лишь несколько разведчиков (буквально в пределах одного десятка человек), которые обозначались в документах некими аббревиатурами (скорее всего, это были первые буквы имен или прозвищ) и на которых мог непосредственно выходить, например, начальник Памирского отряда или кто-то из русских официальных представителей, а уже они сами подбирали себе из местных жителей, обычно за деньги, людей для выполнения конкретных задач, ограничиваясь взаимоотношениями только с ними (55).

Кроме того, постоянной причиной российского беспокойства в Бухаре и Туркестане было то, что афганцы и персы имели практически неограниченный доступ на эти территории, в то время как доступ иностранцам в пределы Афганистана был закрыт. С учетом значительной протяженности границы Бухары с Афганистаном, в основном проходящей по Амударье-Пянджу, установить наблюдение удавалось лишь за некоторыми приезжими, ибо выявить всех лиц, проникавших в Бухару из Персии и Афганистана в туземных одеждах, которые принимались жандармской полицией за местных, было физически невозможно. Такую же трудность составляли лица, которые прибывали по железной дороге, где регистрация, как правило, не осуществлялась. По свидетельству начальника керкинского гарнизона генерал-майора Моторного, афганцы могли проживать в Керки и в Термезе, главных русских военно-стратегических центрах вдоль афганской границы, и беспрепятственно наблюдать учения российских войск в этих гарнизонах (56). Предложения закаспийских властей ввести регистрацию афганцев по всей границе с Афганистаном были сомнительны для реального воплощения по политическим, экономическим и техническим причинам, в том числе из-за отсутствия пропускных пунктов на значительных участках границы, особенно вверх по течению Амударьи-Пянджа.

Обращения российского правительства к англичанам с требованиями воздействовать на афганского эмира, чтобы он не допускал активности панисламистов и удалил из страны турецких военных инструкторов, активно направлявших эту деятельность, не привели к успеху. Англичане признались, что им «затруднительно сделать какие-либо представления эмиру», ибо это может осложнить отношения с Афганистаном и привести к обострению ситуации, как на индийской границе, так и в самой Индии, хотя были уверены, что турецкие инструкторы «настроены столь же англофобски, сколь и русофобски». Англичане полагали, что больше пользы принесет воздействие на турецкое правительство, чем бесполезные обращения к афганскому эмиру (57).

После проведенного обыска и конфискации переписки М. Гаус-хан написал афганскому эмиру. Доклад был составлен в оправдательном духе, изобиловал резкими выражениями в отношении неправомочных действий русских чиновников и солдат (видимо, чтобы усилить тональность своего доклада Гаус-хан доложил именно о действиях русских, хотя прекрасно знал, что операция была проведена бухарскими чиновниками, явившимися с приставом и в сопровождении бухарских кавалеристов). Русской разведке стало известно, что эмир вынужден был по этому поводу собрать дурбар, на который были приглашены Насрулла-хан, Инаятулла, высшие гражданские и военные чины Кабула. Хабибулла-хан, со свойственной ему манерой говорить долго, лишь в конце речи выходя на сущность заявленного вопроса, также в начале вспоминал о том, что именно Россия приютила его отца в сложнейший период их жизни, что у него нет к ней и ее народу негативного отношения, что он не хочет портить с ней отношения. Собрание, выслушав речь эмира, в которой уже были расставлены нужные акценты, по данным разведки, «единодушно высказалось за сохранение добрых отношений с Россией, прося эмира не обращать внимания на недоброжелательное по отношению к России донесение Мухаммед Гаус-хана». Разведчики также сообщили, что Хабибулла-хан остался очень недоволен донесением торгового агента, который своими действиями бросил тень на афганского правителя, заявив, что выполнял волю эмира. После этого совещания поползли слухи о том, что в ближайшее время Мухаммад Гаус-хан будет отрешен от должности (58).

Афганский торговый агент пытался оправдаться и перед российскими властями. Он отправил несколько писем на имя туркестанского генерал-губернатора, в которых, в частности, подчеркнул, что разрешение на хранение оружия он, якобы, получил от российского политического агента в Бухаре 59. Это свидетельство Гаус-хана, которое может трактоваться очень широко, не нашло какого-либо подтверждения в изученных нами архивных документах. Скорее всего, Гаус-хан, прекрасно зная о двойственном статусе российского политического агента в Бухаре, который, с одной стороны, назначался МИДом, но по должности подчинялся и туркестанскому генерал- губернатору, представлявшему военное ведомство, просто рассчитывал затянуть выяснение своей роли и одновременно поссорить российские ведомства. Однако эти уловки не помогли. Торговому представителю афганского эмира бухарские власти предложили покинуть ханство. Однако разрешение вопроса оказалось курьезным: после того, как в начале июня 1911 г. Гаус-хан выехал из Бухары, официально отозванный Кабулом из-за болезни, в конце сентября в Бухару прибыл новый торговый агент Сефдар Али-хан, и туркестанская администрация, которая направляла действия Бухары, решила смириться с этим фактом, но продолжила следить за деятельностью афганского представительства (60).

Хотя туркестанские и бухарские власти, раскрыв накануне мировой войны тайную деятельность афганского торгового представительства в Бухаре, серьезно подорвали его панисламистскую и разведывательную активность, она какое-то время еще продолжалась, прикрываясь торговлей. Уже после отъезда Гаус-хана из Бухары в столицу эмирата приехали два афганца, заявившие о намерении продать правительственный каракуль. Они сразу привлекли внимание сотрудников туркестанского охранного отделения, которые заподозрили, что целью приезда этих людей в Бухару является не торговля, а панисламистская пропаганда. Действительно, афганцы стали посещать дома знатных жителей Бухары, участвовать в тайных собраниях, на которых обсуждалась ситуация в эмирате. В частности, из донесений разведчиков и агентов Штаба туркестанского военного округа стало известно о готовящемся обращении жителей Бухары к афганскому эмиру с жалобой на политику эмира Бухарского, отдавшего, по словам авторов обращения, Бухару во власть России. В октябре 1911 г. российской агентурой были перехвачены письма к афганскому эмиру, в которых подписанты признавали афганского монарха «царем Ислама» и возлагали на него все надежды в освобождении Бухары от России (61).

В апреле 1913 г. Сефдара Али-хана сменил новый торговый агент афганского эмира Хаджи Абдунаби-хан, который стремился восстановить тайные связи с муджахидами. При этом, хотя туркестанские и бухарские власти теперь пристально следили за деятельностью афганского агента, Абдунаби-хану удавалось поддерживать контакты с каршинским, чарджуйским беками и другими известными лицами Бухары. С началом мировой войны в письмах, которые он получал из Кабула, по-прежнему содержались указания и требования воздействовать на бухарское правительство, чтобы получить от него денежную помощь для Турции, участвовавшей в войне, и подготовить население Бухары к мысли о неизбежности войны с Россией. Однако в годы войны деятельность муджахидов, несмотря на усилия афганцев, ослабла, и к 1915 г., по мнению исследователя Л.М. Ланды, почти сошла на нет (62). Решающим фактором оказались мероприятия российских и бухарских властей, разоблачивших в 1910–1911 гг. афганскую шпионскую организацию, работавшую много лет под прикрытием и на средства эмирского торгового представительства в Бухаре.

Панин Сергей Борисович – доктор исторических наук, профессор Иркутского государственного университета

Источник: Вопросы Истории. 2015. № 2.

ислам историография модернизация Россия традиционализм Турция

версия для печати постоянная ссылка

Добавить комментарий

Ваше имя: Ваш E-mail: Ваше сообщение:     Введите код: