ГОРОД КАК ФАКТОР ЭТНОКУЛЬТУРНЫХ ТРАНСФОРМАЦИЙ В ТРАДИЦИОННОМ КАБАРДИНСКОМ ОБЩЕСТВЕ

Публикации | ПОПУЛЯРНОЕ | Дмитрий ПРАСОЛОВ | 09.04.2015 | 01:11

Традиционное кабардинское общество являлось аграрным с отсутствием в поселенческой культуре городских населенных пунктов. По мнению В.Х. Кажарова, в силу крайнего развития вотчинного принципа, гипертрофированного крепостного права, препятствовавших появлению относительно свободных от феодалов социальных слоев, в Кабарде так и не сложились предпосылки к образованию городов (1). C началом административно-политической интеграции кабардинцев в состав Российской империи воздействие городской культурной традиции возрастает, однако это влияние имело определенные особенности. Со второй половины XVIII в. на территории Кабарды в ходе военно-колонизационных мероприятий российского правительства начинают возводиться крепости и поселения городского типа: Моздок (1763 г.), Екатериноград (1783 г.). В 1818 г. была возведена Нальчикская крепость. В 1838 г. при ней было основано военное поселение, преобразованное в 1862 г. в слободу, ставшую центром Кабардинского (с 1882 г. – Нальчикского) округа. Однако окружной центр до 1921 г. так и не получил статус города. Поэтому в большей степени факторами социокультурного влияния были города, располагавшиеся по периметру традиционного пространства жизнедеятельности кабардинцев: Георгиевск, Пятигорск, Кисловодск, Владикавказ, Ставрополь и Екатеринодар. Эти поселения являлись форпостами российской государственной власти, выполняли функции военных, административно-судебных, хозяйственно-деловых и культурно-просветительских центров. Их социальная среда и бытовая инфраструктура существенно отличалась от традиционных кабардинских селений. Постоянное кабардинское население в них было незначительным или вовсе отсутствовало, однако проникновение в этнокультурное пространство Кабарды городских социокультурных традиций способствовало сдвигам в системе жизнеобеспечения, освоению общегосударственной политической и правовой культуры, восприятию новых идеологических и праздничных традиций.

Отсутствие города в Нальчикском округе выступало определенным ограничителем восприятия кабардинцами общероссийских традиций гуманитарной культуры. Поэтому взаимодействие с городской культурой перемещалось за пределы традиционного пространства жизнедеятельности кабардинцев и административных пределов Нальчикского округа – во Владикавказ, Пятигорск, Кисловодск, Екатеринодар и др. Значительная роль в приобщении к культурным стандартам провинциального города имело обучение многих привилегированных кабардинцев в Ставропольской гимназии. Самое большое значение северокавказский город имел для горской интеллигенции – межцивилизационной прослойки, которая в большей степени была ориентирована на восприятие социокультурных новаций и более активно преодолевала этнокультурные границы в своей главным образом профессиональной деятельности.

Проживание в Пятигорске в конце 30-х – начале 40-х гг. XIX в., располагавшемся в то время рядом с этнокультурными границами Кабарды, существенно повлияло на формирование реформаторских и просветительских взглядов Д. Кодзокова (2). Впоследствии они идеологически обусловили его деятельность во главе Терской сословно-поземельной комиссии, которая организовала проведение земельных, сословных и административных преобразований в Центральном Предкавказье. В Пятигорске молодой Д. Кодзоков встречался с представителями старшего поколения кабардинской интеллигенции Я. Шардановым и Ш. Ногмовым. При этом проявилась и определенная этнокультурная дистанция. Кодзокову, воспитанному в русскоязычной среде, в ходе этого общения удается заново изучать с помощью своих просвещенных соплеменников кабардинский язык. В то же время, сформировавшись в инокультурной среде, он не смог преодолеть неприятие горского пищевого рациона (3).

Эти частности демонстрируют тенденцию «дрейфа этничности», происходившего под воздействием русской городской культуры. Можно предполагать, что в индивидуальной структуре идентичностей Д. Кодзокова традиционный этнокультурный компонент в немалой степени утратил определяющую значимость, уступая иным предпочтениям. Тем важнее представляется значение городов, располагавшихся на административной периферии нового пространства жизнедеятельности кабардинцев, ограниченного политическими изменениями в ходе завершающего этапа покорения Кабарды в первой четверти XIX в. В случае с Д. Кодзоковым социокультурное пространство Пятигорска сыграло роль контактной зоны, в которой для него стало возможным обратное узнавание аутентичной этнокультурной среды, от которой он был изолирован с детства, проведенного в семье славянофилов Хомяковых и на время последующего обучения в Московском университете.

Определенным «замещением» потребностей развивающегося и интегрирующегося кабардинского общества в городских формах организации стало «освоение» социокультурного пространства, утвержденного с 1860 г. в городском статусе центра Терской области – Владикавказа.

Наиболее интенсивные контакты с Владикавказом развивались по судебно-административным каналам, поскольку здесь располагались администрация Терской области и Окружной суд. Но и помимо этого сравнительно развитая инфраструктура города позволяла доверенным представителям кабардинского общества осваивать многие преимущества городской жизни, например, знакомиться с банковским оборотом (4). Как видно из газеты «Терское эхо» за 1910 год, в то время во Владикавказе существовала «кабардинская колония во главе с генералом Куденетовым» (5). И хотя в городах Северного Кавказа кабардинцы чаще всего осваивали бытовые роли квартиросъемщиков, наиболее известным исключением является инженер-железнодорожник Батырбек Шарданов, который в начале ХХ в. выстроил в центре Екатеринодара просторный двухэтажный особняк, где впоследствии разместился краеведческий музей (6). Вместе с тем контакты с административно-судебными институтами центра Терской области были сопряжены с определенными трудностями. Как отмечалось в 1911 г. в рапорте начальника Нальчикского округа, «не знающие русского языка кабардинцы и горцы, будучи вызваны в Окружной суд в гор. Владикавказ, везут обыкновенно с собой одного из своих односельцев для того, чтобы он взял им на железной дороге билеты, посадил бы в соответствующий вагон, во Владикавказе устроил бы где-нибудь на постоялый двор на ночлег, помог далее найти здание Окружного суда, а по окончании дела – доставил бы их тем же порядком домой. Со своей стороны, я должен по этому поводу отметить еще то, что подобными руководителями являются далеко не лучшие, а худшие элементы туземного населения вверенного мне округа, так как хороший хозяин только по исключительности и в случаях, когда в числе вызываемых в Суд имеются близкие ему люди, согласится бросить свои занятия и ехать на 3–7 и больше дней во Владикавказ. Таким образом, кабардинцы и горцы в своих поездках по вызову Суда в гор. Владикавказ неизбежно подвергаются обиранию со стороны сопровождающих их лиц, некоторые из которых сделали себе давно уже из подобных сопровождений хищническую профессию» (7).

Одно из первых предложений основать в Кабарде город было высказано кабардинским князем на русской военной службе Ф.А. Бековичем-Черкасским. В 1829 г. в рапорте гр. Паскевичу он писал: «... представляется величайшею пользою для возведения их на степень благородного образования основать город около Нальчикской крепости как пункт, составляющий средоточие всей Кабарды» (8). Основной смысл его проекта сводился к тому, что город должен стать экономическим, политическим и цивилизующе-культурным центром адыгов. Встретившись с более развитыми формами общественной жизни, княжеско-дворянская молодежь встанет на путь «перевоспитания», перестанет предаваться «сумбурной» и «разбойной» жизни, усвоит лояльность российской власти (9). Несмотря на то, что в рассматриваемый период Нальчик так и не приобрел городского статуса, административные, судебные и торгово-хозяйственные функции, которые он выполнял в этнокультурном пространстве Кабарды и Пяти горских обществ, свидетельствовали о преимущественно городском характере влияния слободы.

Особенно важную административную роль Нальчик начинает выполнять с регулярным проведением съездов доверенных. Впервые о принципах «народных сборов» в крепости Нальчик говорится в документе 1826 г.: «когда нужно будет по каким-либо делам производить народные собрания, всегда на таковые испрашивать моего разрешения и доносить об этом заблаговременно; а собрания производить близ крепости Нальчикской и давать мне о том знать, в коих я и сам буду присутствовать и решать дела в пользу народа» (10). Впоследствии этот уникальный орган окружного самоуправления собирался как минимум ежегодно для избрания депутатов Нальчикского горского словесного суда и обсуждения проблем землепользования, местного благоустройства и многих других актуальных вопросов жизнедеятельности кабардинцев и балкарцев. С 1913 г. Съезд работал в Актовом зале Нальчикского реального училища – лучшем здании слободы, возведенном на средства Кабардинской общественной суммы, которой также распоряжался сбор сельских доверенных.

Вполне закономерным шагом стали очередные прошения о придании Нальчику статуса города − наиболее обстоятельные, хотя и безрезультатные – были поданы в 1880-х гг. (11)  В начале ХХ в., когда курортная, транспортная и бытовая инфраструктура Нальчика стала развиваться еще более быстрыми темпами, ходатайство было возобновлено. В 1915 г. в согласованном с начальником Нальчикского округа С. Клишбиевым докладе о преобразовании сл. Нальчик в город с упрощенным городским управлением, обращалось внимание на возросшую роль слободы в качестве окружного центра: «С 1871 года сл. Нальчик сделалась центром административного управления и торговли на район Нальчикского округа, равного почти целой губернии, а последовавшее с течением времени разрастание слободы вызвало необходимость в открытии здесь среднего учебного заведения /открыто реальное училище в 1909 г., учреждения почтово-телеграфной конторы, казначейства, камеры судебного следователя, податного инспектора и проч. Таким образом, как административный центр Нальчик сосредоточил в себе все учреждения, обычные для уездного города» (12). Ходатайство 1915 г. стало последней в имперский период попыткой придания центру округа городского статуса.

В то же время социальная организация Нальчикской слободы оставалась закрытой для представителей кабардинской интеллигенции и аристократии, которые, даже длительно проживая в Нальчике, оставались на правах «иногородних» (13). При этом численность кабардинцев в Нальчикской слободе даже в начале ХХ в. росла крайне медленно: по переписи 1897 г. их было немногим более 60 чел. из 5 тыс. населения (14), в 1914 г. количество кабардинцев возросло до 240 чел. (15)

Эти изменения позволяют говорить, что в начале ХХ в. происходила вялотекущая активизация стационарного освоения пространства Нальчика. Хотя, с другой стороны, данная статистика может свидетельствовать и о сложности процедуры водворения кабардинцев в Нальчике в качестве коренных жителей. В то же время мы склоняемся к мысли, что их присутствие в слободской жизни было достаточно заметным. Этому способствовали прежде всего административно-судебные функции Нальчика, которые обусловливали регулярные появления здесь кабардинцев в процессе работы окружной администрации и Горского словесного суда.

Примечательна роль в обустройстве Нальчикской слободы в начале ХХ в. Кабардинской общественной суммы, из средств которой было профинансировано завершившееся в 1913 г. строительство здания Реального училища. В 1907 г. на Съезде доверенных по ходатайству кадиев Нальчикского горского словесного суда А. Шогенова и С. Энеева обсуждался вопрос о строительстве мечети (16). Этот факт свидетельствует о стремлении представителей кабардинского общества к корректировке в целом чуждого жилищно-поселенческого пространства слободы для комфортного бытового и духовного пребывания здесь представителей мусульманского населения округа. Одним из немаловажных условий закрепления в городской среде были ограниченные материальные возможности. Показательным примером «освоения» городского этнокультурного пространства был балкарский таубий Дадаш Балкароков, который в начале ХХ в. имел в Нальчике дом, построенный приглашенным итальянским архитектором, а в Кисловодске, вблизи Нарзанной галереи, летнюю дачу (17).

Тем не менее, социокультурная роль Нальчика во многом подготовила условия для обретения им после Февральской революции 1917 г. функций центра политических процессов, происходивших в этот период в Кабардино-Балкарии. Статус города Нальчик получил только в сентябре 1921 г. одновременно с провозглашением столицей Кабардинской автономной области. Почти с самого своего основания Нальчик становится пространством, где сосредотачиваются новые формы праздничной культуры, в которой сочетались важные государственные события и вехи в развитии кабардинского общества.

С Нальчиком же связан первый пример участия кабардинцев в государственно-праздничных мероприятиях, насыщенных целым рядом атрибутов массовых городских торжеств. Осенью 1843 г. Николай I пожаловал «кабардинскому народу» почетное знамя. По этому поводу 6 декабря 1843 г. в крепости Нальчик – административном центре Кабарды и Центра Кавказской Линии, было организовано празднование, подобного которому не было в истории русско-кабардинских отношений. Церемония проходила с участием представителей всех кабардинских аулов и «старшин» соседних горских обществ: чегемцев, балкарцев, дигорцев и др. Было подготовлено роскошное пиршество с обильным и разнообразным угощением, которое завершилось редким и дорогим в те времена чаем. В ходе застолья каждая из четырех княжеских фамилий принимала определенных «почетных» гостей. Отдельное угощение было организовано для народа, который значительными массами прибывал на торжества. После захода солнца около трехсот владельцев и старшин были приглашены на прием в дом начальника Центра Кавказской линии В.С. Голицына. Здесь им была предоставлена возможность полюбоваться не только национальными, но и европейскими танцами в исполнении кабардинских и горских офицеров, проходивших службу в Санкт-Петербурге. В завершении празднества был произведен фейерверк. По возвращении депутатов 4 мая 1844 г., в Нальчике была организована торжественная встреча знамени: войска прошли перед знаменем церемониальным маршем, прогремел салют из ста одного пушечного выстрела. Затем знамя было установлено на почетном месте в управлении Центра Кавказской линии (18).

В Нальчикской слободе с приглашением представителей от сельских обществ отмечались празднества по случаю объявления об освобождении зависимых сословий в 1866 (19), закрепления за кабардинским народом Нагорных и Зольских пастбищ в 1889 году (20), а также императорских коронаций − в 1883 г. Александра III (21) и в 1896 г. Николая II (22). Помимо официальной части, все эти мероприятия сопровождались шумными танцами и обязательными конными скачками. В результате в гуманитарной культуре кабардинцев укореняются элементы имперской праздничной культуры, соединявшиеся с наиболее колоритными народными традициями. Таким образом, в этнокультурном ландшафте пореформенной Кабарды слободское пространство становилось контактной зоной, где проявлялась наиболее высокая проницаемость этнокультурных границ.

Еще одним примером проникновения городских гуманитарных традиций стали театральные представления «живых картин из прошлого». Обработанные по мотивам народных фольклорно-исторических сюжетов и поставленные Таусултаном Шеретлоковым, они давались учащимися Реального училища в 1910-х гг. C этих спектаклей самодеятельного театра принято вести начало национального театрального искусства кабардинцев (23). Интересно, что аналогичные мероприятия в те же годы проводились черкесской интеллигенцией в Екатеринодаре. Это позволяет говорить об определенной координации культурной активности национальной интеллигенции в городах Северного Кавказа.

Примечательным примером соприкосновения этнокультурных границ в Нальчикской слободе стал казенный сад, заложенный в 1840-х гг. князем Атажуко Атажукиным на землях, прилегавших к слободе. Этот уникальный природный памятник имел драматическую историю: потеряв в 1860-х гг. первого заботливого владельца, он на долгое время стал объектом беспорядочного хозяйственного пользования жителями слободы и вскоре оказался в запустении (24). В начале ХХ в. даже возникла тяжба по вопросу о принадлежности Атажукинского сада между нальчикским слободским обществом и кабардинским обществом, интересы которого представлял «юрисконсульт Кабарды» Басият Шаханов. Учитывая, что по состоянию на 1911 г. дело дошло до Тифлисской судебной палаты (25), являвшейся высшей апелляционной инстанцией для судов Северного Кавказа, можно предполагать высокую значимость парка для пространственной идентичности кабардинцев.

Важно обратить внимание на еще один аспект проблемы. После окончательного покорения Кабарды в 1825 г. и завершения Кавказской войны в 1864 г. интеграция кабардинцев в социокультурное пространство Российской империи приняла значительно более интенсивный и системный характер. Этот процесс заключался не только в подчинении коренного населения условиям жизни в новом социально-политическом контексте, но и в изменении восприятия новых соотечественников «большим» российским обществом. В массовом сознании происходил обратный процесс узнавания кавказских подданных, основанный на формировании позитивных представлений, преодолевающих недавние образы исторической памяти, которые сложились в ходе длительного и напряженного покорения Кавказа. Интенсификация контактов с городами способствовала формированию новых стандартов престижного потребления. Это выражалось не только в расширении ассортимента предметов бытовой культуры, приобретавшихся в городах (26). Одним из наименее оцененных в кавказоведческой литературе маркеров этого процесса стало распространение фотографии.

П. Бурдье отмечал преимущественно городской характер фотографических практик, проникавших в традиционное общество. По его мнению, распространение фотографического опыта являлось способом освоить новую идентичность (27), обусловленную влиянием городского социокультурного пространства. В конце XIX – начале ХХ в. средствами фотографии в структуре визуальных образов Кавказа современнику представляется новый тип горца и его образа жизни. Создателями этой картины, наряду с безымянными авторами, были известные в регионе мастера – владельцы фотомастерских во Владикавказе, Пятигорске, Кисловодске и др. городах (А.К. Энгель, Д.И. Ермаков, Г.И. Раев, А. А. Берсиев, Ф.Н. Гадаев и др.). Они не только проявляли интерес к визуальному бытописанию, но и приобретали себе клиентов среди состоятельных горцев, которые запечатлены на парадных семейных портретах. Фотографии приезжих ученых и деятелей культуры с представителями местной интеллигенции, изображения горцев-военнослужащих русской армии были своеобразным визуальными мостиками, демонстрирующими взаимный интерес к культурному взаимодействию. Все это на фоне других сюжетов формировало широкую картину новой, мирной романтики и привлекательности Северного Кавказа и его населения. Даже непременно присутствующие в мужских портретах атрибутивные признаки традиционной военной культуры (кинжал, черкеска) все больше воспринимались как занимательная экзотика, узнаваемый этнокультурный бренд. Примечательно, что многие фотографии казаков того же времени порой трудно отличить от их современников горцев, что свидетельствовало о проницаемости и интегрированности этнокультурного пространства Северного Кавказа.

Фотографии конца XIX – начала ХХ в., впервые со времен Кавказской войны свидетельствовали о готовности кавказцев разрешить российским наблюдателям «всматриваться» хотя бы во внешнюю сторону их жизни. Фотографии фиксировали меняющиеся поселения, природно-хозяйственную среду, и, главное, – людей, в образах которых сочетались визуальные атрибуты традиционализма и новаций. Реконструируемые на основе фотодокументов визуальные структуры характеризуют изменения в таких компонентах культуры северокавказских этносов как система первичного производства, жизнеобеспечения, а также в сфере гуманитарных потребностей.

Портретные фотографии позволяют различать картины наблюдателя (приезжего фотографа) и целенаправленное фотографирование, чаще всего парадных семейных или индивидуальных портретов, что к началу XX в. постепенно превращается в гуманитарную потребность. Одним из смыслов становится демонстрация новых социальных дистанций, подобно тому, что П. Бурдье замечал в практике фотографирования мелкой деревенской буржуазии, отличавшейся от традиционных крестьянских ценностей (28). Поэтому среди артефактов семейных фотографий кабардинцев и балкарцев мы увидим фотографии преимущественно состоятельных привилегированных семей (29), которые могли себе позволит оплатить приезд фотографа или организовать совместную поездку в город (Пятигорск, Владикавказ и др.) для посещения фотоателье. Примечательно, что одежда и аксессуары героев фотографий к началу ХХ в. нередко демонстрируют атрибуты городской, европейски ориентированной культуры жизнеобеспечения. В то же время фотографии горцев, размещенные в витринах фотоателье, делали их меняющиеся образы визуальной частью городского культурного ландшафта.

Заметными культурными событиями в Екатеринодаре начала ХХ в. стали т.н. Черкесские вечера, в которых принимали участие видные деятели городской интеллигенции и представители кабардинских княжеских и дворянских фамилий (в частности, Б. Шарданов (30), Атажукины, Куденетовы и др.). Воспроизводившиеся здесь костюмированные представления «Картины прошлого», запечатленные визуальными средствами начала ХХ в., отразили в облачении его участников удивительное сочетание российско-европейской и традиционной, прежде всего воинской, формы одежды. Причем, в исторической части представления амуниция черкесов отражала весьма архаические рыцарские эстетику и традиции, предшествовавшие появлению более известного бренда – черкески (31).

В конце XIX – начале ХХ в. фотография стала средством трансформации образов «чужих» горцев в горцев «своих», российских. Открытки с видами и «типами» Кавказа широко распространяются по всей европейской России, расширяя визуальный кругозор граждан Империи. Фотографии охватывали кавказскую жизнь и, в меньшей степени, но все же проникали в комплекс гуманитарных потребностей коренного населения. Эта тенденция дополняет картину трансформаций этнокультурной идентичности, обусловленных процессами интеграции народов Северного Кавказа в российское социокультурное пространство.

Таким образом, в процессе этнокультурного развития кабардинцев в XIX – начале ХХ вв. по мере углубления интеграции края в социокультурное пространство Российской империи, северокавказские города уже не только выступают в качестве административных центров, определяя политическую и правовую культуру, расширяя перечень торгово-хозяйственных контактов. На рубеже XIX–XX вв. они транслируют некоторые, типично городские гуманитарные потребности в сохранявшийся преимущественно традиционалистским сельский мир. Тем самым этот фактор стал одним из основных в дальнейшей дифференциации, способствуя проницаемости этнокультурных границ, что влекло за собой некоторую трансформацию этнокультурной идентичности кабардинцев, сохранявшей, тем не менее, преимущественно традиционалистский характер. Контакты с иноэтничным городским населением дополняли новациями патриархальный образ жизни и способствовали расширению гуманитарных потребностей, оказывая в целом определенное воздействие на процессы трансформации этнокультурной идентичности кабардинцев.

Прасолов Дмитрий Николаевич – заведующий сектором этнологии Института гуманитарных исследований КБНЦ РАН, кандидат исторических наук, доцент

Примечания

* Исследование выполнено по программе фундаментальных исследований Президиума РАН «Традиции и инновации в истории и культуре» в рамках направления «Традиция, обычай, ритуал в истории и культуре» по проекту «Идентичность в поисках традиции: народы Кабардино-Балкарии в государственно-политических и социокультурных трансформациях».

Источник: ГОРОД В ЭТНОКУЛЬТУРНОМ ПРОСТРАНСТВЕ НАРОДОВ КАВКАЗА МАТЕРИАЛЫ X КОНГРЕССА ЭТНОГРАФОВ И АНТРОПОЛОГОВ РОССИИ Москва: ИЭА РАН. 2014.

городская культура историография Кабарда модернизация Россия традиционализм этничность / этнополитика

версия для печати постоянная ссылка

Добавить комментарий

Ваше имя: Ваш E-mail: Ваше сообщение:     Введите код: