ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА И НАРОДЫ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА: СИТУАЦИЯ НА ФРОНТЕ И В ТЫЛУ

Публикации | ПОПУЛЯРНОЕ | КАВКАЗ НА ПЕРВОЙ МИРОВОЙ | Юрий КЛЫЧНИКОВ | 14.01.2015 | 11:50

Начавшаяся Первая мировая война привела к росту патриотических настроений в обществе. Не остался в стороне и Северный Кавказ. На основании высочайшего приказа из числа местных добровольцев сформировали уже шесть полков четырехсотенного состава: Кабардинский, 2-й Дагестанский, Черкесский, Ингушский, Чеченский и Татарский. Они составили Кавказскую туземную конную дивизию, начальником которой стал родной брат царя Михаил Александрович. Широкую известность получило другое название подразделения – «Дикая дивизия».

Об участниках «Дикой дивизии» следует сказать особо. Уже на ранних этапах формирования русско-северокавказского единства российская власть стремилась привлекать горцев для несения военной службы. Эта практика имела добровольный характер и преследовала, прежде всего, политические и культурные цели. Отмечается, что «зачисление на службу гораздо более прочно привязывало горца к русскому социуму и культуре, хотя дезертирство и измены и в этом случае были нередким явлением. ‹…› В целом гибкая и дальновидная политика в области привлечения горцев на военную службу приводила к тому, что русская армия со временем получила не просто временных союзников, а храбрых и умелых всадников, блестящих офицеров и полководцев. Уже во время русско-турецкой войны 1877-1878 гг. прямые потомки шамилевских наибов сражались в рядах  русской армии» (1). Тогда были созданы Терско-Горский, Чеченский, Кабардино-Кумыкский конно-иррегулярные полки, принявшие участия в боях на Балканах и Кавказском фронте и получившие за воинские заслуги почетные Георгиевские знамена. Удачный опыт был использован и во время русско-японской войны.

Но распространить воинскую повинность на всё мужское население призывного возраста власти не решались, обоснованно опасаясь, что это может привести к волнениям и антироссийским выступлениям. Достаточно вспомнить, что одним из аргументов против «власти гяуров», неоднократно использовавшимся Шамилем в его пропаганде, был слух о якобы существующем замысле забирать горцев в солдаты. И хотя эта проблема обсуждалась в Государственной Думе, но в «Законе об изменении Устава о воинской повинности», утвержденном 23 июня 1912 г., никаких нововведений принято не было.

Всего за войну через дивизию пройдет 7000 человек. Гордясь своими земляками, соплеменники решили оказать им дополнительную материальную помощь, собрав деньги на необходимое обмундирование и снаряжение. Правительство также стремилось отметить добровольцев, назначив им весьма приличное денежное содержание. Так, младший урядник получал 360 руб., старший урядник – 420 руб., вахмистр – 480 руб. в год. Предусматривалась и надбавка за полученный Георгиевский крест (2). Для сравнения: в 1900 г. годовой доход на душу населения в Европейской России в среднем равнялся 63 руб. (3), в 1911-1913 гг. средняя поденная зарплата сельскохозяйственного рабочего в Европейской России составляла 92 коп., а промышленного рабочего - 99-113 коп. (4) 

Для горцев были созданы и особые условия службы, т.к. «внутренний распорядок в дивизии значительно отличался от распорядка кадровых частей, по мере возможности поддерживались традиционные в горском обществе отношения. По горскому обычаю здесь не существовало обращения на «вы», офицеров не почитали за господ, уважение всадников они должны были заслужить храбростью на поле боя. Честь отдавалась только офицерам своего полка, реже – дивизии, из-за чего нередко случались «истории». Отношения между офицерами и всадниками были далекими от уставных, патриархально-семейными. Ментальные особенности горцев обусловили тот факт, что никто из всадников категорически не соглашался служить в обозе дивизии, считая обозную службу для себя унизительной и позорной. Поэтому обозные команды дивизии пришлось формировать из лиц русской национальности» (5).

Представляется, что такого рода «заигрывания» свидетельствуют о пропагандистском характере этой акции, стремлении через горцев-фронтовиков повлиять на туземное население Северного Кавказа и добиться его лояльности. Но можно предположить, как относились к привилегированному статусу добровольцев в других частях, т.к. переносящие аналогичные тяготы русские солдаты на подобное к себе отношение рассчитывать не могли. В целом национальные окраины, в том числе и Кавказ, имели серьезные преференции и не испытали на себе тех тягот войны, которые легли на плечи восточнославянского ядра империи. Попытка привлечь горцев к выполнению тыловых работ летом 1916 г. провалилась, и, чтобы не вызвать недовольство туземцев, от трудовой мобилизации решили отказаться (6).

В отношении комплектования «Дикой дивизии» принцип добровольности сохранялся до конца ее существования. Это привело к тому, что вскоре начались трудности с пополнением, и в армию открылись двери даже для мелких преступников, из которых стали формировать сверхштатные «абрекские» сотни. Это позволяло удалить с Кавказа часть «беспокойных» элементов и восполнить боевые потери, которые к марту 1916 г. достигли убитыми 23 офицеров и 260 всадников, а ранеными 144 офицера и 1438 всадников. Но всё же туземцы, если и шли на службу, то предпочитали другой «традиционный весьма доходный отходнический промысел» - службу в страже в Центральной России (7). 

Лихие кавалерийские атаки горцев не раз отмечались командованием российской армии. Они наводили страх на неприятеля, который усиливался слухами о беспощадности кавказских всадников. Эти слухи имели под собой серьезные основания. Командирам «Дикой дивизии» пришлось пресекать практику расправы с пленными австрийцами, которым поначалу горцы рубили головы. Много хлопот доставляли грабежи и воровство, считавшиеся  всадниками не преступлением, а достоинством, свидетельством их ловкости и удали и т.п. (8)

В дни революционных потрясений дивизия сохранила дисциплину и боеспособность, что объясняют «крепкими узами землячества и родственными отношениями» (9). К этому можно добавить еще и то, что всадники дивизии оказались в иноэтничной среде и в условиях наступившей анархии должны были держаться друг друга, тем более, что отношение к ним было настороженное и временами враждебное. Этим решил воспользоваться Л.Г. Корнилов, рассчитывавший свергнуть Временное правительство и установить в стране военную диктатуру. Однако его попытка занять Петроград оказалась безуспешной. Не последнюю роль в этом сыграли усилия пропагандистов, сумевших убедить солдат отказаться от участия в мятеже. Специально для туземной дивизии подобрали агитаторов-мусульман. В качестве аргументов для всадников с Кавказа звучали доводы не вмешиваться в «дела русских» и обещания щедрой награды от новой власти (10). Показательно, что по мере вытеснения революционной пропагандой идей российской имперской идентичности среди вчерашних однополчан начались столкновения на межнациональной почве, в частности, ингуши выступили против грузин, а кабардинцы против осетин (11).

«Дикую дивизию» в итоге решили передислоцировать на Кавказ, хотя ранее Верховный главнокомандующий А.А. Брусилов всячески противился этому, указывая, что «одним из поводов сформирования туземных частей было удаление с Северного Кавказа неспокойных элементов» (12). Как показали дальнейшие события, опасения генерала были не беспочвенны, и всадники дивизии приняли активное участие в тех кровавых столкновениях, которые развернулись в регионе.

Переход к советскому периоду в истории Северного Кавказа, как и в других частях России, сопровождался параличом власти. Региональная особенность заключалась, пожалуй, в том, что здесь сразу же широкий размаха получил бандитизм, базирующийся на овеянном историческими традициями набеговом промысле.

Первое время среди местной интеллигенции царила революционная эйфория, которая была особенно заметна в выступлениях на различных митингах и съездах. На открывшемся 1 мая 1917 г. во Владикавказе съезде горцев Северного Кавказа и Дагестана звучали призывы забыть былые распри, которые якобы являлись следствием политики свергнутого режима. Под это подводились соответствующие исторические обоснования, в которых, между тем, звучали заявления, что на земли горцев «налетели алчные банды русских обществ и небольшого числа коллаборационистов» (13). (Слова из приветствия к съезду председателя Временного ЦК объединенных горцев Басията Абаевича Шаханова, адвоката из Владикавказа, которое перевели на чеченский и кумыкский языки. Бросается в глаза, что среди «измученных» царским самодержавием борцов за права горцев было немало людей, получивших высшее образование при «проклятом режиме»). Враг, таким образом, приобретал вполне определенные этнические черты. 

Говоря о царской власти, но фактически подразумевая русскую власть, новоявленные горские лидеры связывали с ней все проблемы, которые имелись в регионе. Даже горские обычаи, связанные с отношением к воровству, со слов депутатов, были следствием российского влияния. Так, в отчете секции по борьбе с бандитизмом и разбоями на Кавказе говорилось, что «на Кавказе, особенно Северном, воровству и разбоям препятствовал главным образом обычай, согласно которому не должно было причиняться зло соплеменникам (недоносительство), а также существование кровной месте. Эти нравы еще сохраняются в некоторых районах Северного Кавказа и объясняются политикой окраинной администрации, препятствующей или замалчивающей положительное у туземцев, сея тем самым вражду между племенами» (14). Но при таких заявлениях, обратим внимание на то, что меры, предлагаемые в борьбе с грабежами, напоминают шаги имперской администрации – аресты, коллективная ответственность за нанесенный набежчиком ущерб и т.п. 

Первое время лидеры казаков стремились дистанцироваться от действий свергнутой власти. Они надеялись договориться с горскими лидерами, видимо, предполагая, что те обладают реальными рычагами воздействия на своих соплеменников. Так, войсковой атаман Терского казачества М.А. Караулов в своей приветственной речи на первом съезде горских народов Северного Кавказа и Дагестана заявил, что «казаки больше не будут вмешиваться в ваши вопросы. Теперь они решили заниматься только своей судьбой, и я надеюсь, что в учредительном съезде мы будем идти вместе с вами, горцы» (15). Но оказалось, что без государства казачество неспособно противостоять горской стихии с ее возродившейся набеговой экспансией. 

Вследствие массовых разбоев жители многих станиц вынуждены были навсегда покинуть родные места (16). Действия бандитов приводили к запустению целые города, как это стало, к примеру, с Хасавюртом (17). Новоявленные «набежчики» не обременяли себя идеологическим обоснованием причины грабежа. Их «жертвами становились все без исключения: и ничего не требовавшие от соседних народов горские евреи, и замкнуто жившие в отдаленных местностях последователи секты меннонитов, и многие, многие другие» (18).

Оказавшись под ударом шаек абреков, местное славянское и немецкое население искало защиту у возвращающихся с фронта солдат. Как отмечали современники, на Тереке фронтовиков встречали с хлебом-солью и просили «чтобы они помогли разбить чеченцев» (19). Обращает на себя внимание тот факт, что в глазах обывателей разницы между чеченцами, занимающимися грабежами и не участвующими в разбое, не было. Можно предположить, что участие в возродившемся набеговом промысле приняла значительная часть населения. Кроме того, их соплеменники, которые не желали, да и не могли пресечь подобную деятельность, в глазах жертв выглядели как соучастники, достойные наказания.

В конце июля 1917 г. чеченцами был уничтожен хутор Сорохтиновский. Повергся обстрелу пассажирский поезд, проходивший через станцию Джалка. В свою очередь казаки станиц Карабулакской, Троицкой, Слепцовской устроили нападения на ингушские селения, а ингуши сожгли станицу Фельдмаршальскую (20). Признаком «своего» была этническая принадлежность, а «революционный антураж подобных разбойничьих набегов – часто дело рук историографов Гражданской войны» (21).

В это время грабежи были поставлены «на поток», превратившись в наиболее доходную деятельность. С фронта вынуждены были отозвать некоторые казачьи полки, чтобы организовать оборону мирных станиц от набегов грабителей. Но в условиях дезорганизации властных институтов российской государственности эффективно поддерживать порядок в регионе уже не удавалось. 

В августе 1917 г. делегаты от Хасавюртовского округа обратились к министру внутренних дел Временного правительства с призывом защитить их от разгула бандитизма. В их докладе говорилось, что «наиболее культурное и наиболее производительное переселенческое население… в настоящий момент почти разорено, совершенно парализовано в своей хозяйственной деятельности и находится накануне повального бегства… Мы говорим о свирепствующих сейчас у нас грабежах, разбоях и убийствах, которые буквально губят наше хозяйство и жертвами которого является переселенческое население нашего округа, а виновниками исключительно почти туземцы – чеченцы соседних с нашим Веденского и Грозненского округов. Правда, грабежи и разбои этого рода и прежде никогда совершенно у нас не прекращались, но со времени переворота они достигли невероятных и уже невыносимых для нас размеров. Почти не происходит дня без одного или нескольких случаев грабежа или убийств в округе. Шайки конных абреков-чеченцев в 10-50 до 100 человек, вооруженных с головы до ног самым усовершенствованным последнего образца оружием, днем нападают, грабят и нередко убивают работающих в поле, нападают на хутора и селения переселенцев, обстреливают их и угоняют скот и лошадей со дворов и с пастбищ целыми стадами и табунами до ста и более голов в раз. Последнее время были случаи увоза хлеба из амбаров, пленение с целью взять выкуп и, наконец, случаи обстрела и злоумышленного крушения и ограбления поездов железной дороги. Телефонная сеть в округе, значительно облегчавшая прежде борьбу с хищниками, разрушена.

И все это происходит совершенно беспрепятственно и совершенно безнаказанно на виду у всех. Местная окружная власть, представляемая выборным от туземного населения комиссаром-туземцем и такими же участковыми комиссарами, - или не желают или не в состоянии нам ничем помочь. … Присланная к нам в результате долгих ходатайств для охраны одна сотня казаков, а тем более небольшие местные пехотные части при создавшемся положении, явно недостаточны. Посланные, например, недавно 20 чел. казаков в ближайший чеченский аул, чтобы арестовать разбойника, только что перед тем подстрелившего и ограбившего на слободской Хасав-Юртовской земле на полевой работе переселенца, были встречены всем аулом, вооруженным с головы до ног, и вынуждены были вернуться ни с чем, а явный грабитель и убийца и по сейчас на свободе» (22).

Но помощи беззащитные жители так и не дождались. Уже в сентябре кумыками и чеченцами-аккинцами было уничтожено более 170 русских, молдавских и немецких сел и колоний в Хасавюртовском округе. Опираясь на вернувшихся солдат «Дикой дивизии», ставших основой «шариатских полков самообороны», горцы за октябрь-ноябрь 1917 г. разгромили все русские слободы на Тереке, захватив вооружение частей, расположенных в крае, в том числе и склад в крепости Ведено.

И если Первая мировая война для России закончилась, то братоубийственная гражданская бойня только начинала собирать свою кровавую жатву. 

Юрий КЛЫЧНИКОВ, Пятигорский государственный лингвистический университет

Доклад представлен в ходе международной научно-практической конференции «Кавказ в годы Первой мировой войны» (Пятигорск, 28-30 ноября 2014 г.). Доклуды публикуются в авторской редакции

историография Кавказ Первая мировая война Россия

версия для печати постоянная ссылка

Добавить комментарий

Ваше имя: Ваш E-mail: Ваше сообщение:     Введите код: