СЕВЕРНЫЙ КАВКАЗ В 2014 ГОДУ: СТАБИЛЬНОСТЬ ОГРАНИЧЕННОГО РАДИУСА
Публикации | Сергей МАРКЕДОНОВ | 25.12.2014 | 22:11
Олимпийские игры в Сочи, нейтрализация Доку Умарова, общее снижение количества террористических акций при сохранении угроз региональной и национальной безопасности, реорганизация северокавказского управления, угрозы со стороны так называемого «Исламского государства Ирака и Леванта», нападение боевиков на Грозный в канун оглашения ежегодного президентского послания Федеральному собранию. Вот лишь краткий перечень событий, произошедших на российском Северном Кавказе в уходящем году.
Северный Кавказ: связь времен
2014 год стал годом и нескольких знаковых юбилеев, которые требуют отнюдь не поверхностного осмысления. В декабре отмечалось двадцать лет с начала первой военно-полицейской операции, направленной на уничтожение инфраструктуры Чеченской Республики Ичкерия - сепаратистского образования, возникшего в 1991 году. В августе исполнилось пятнадцать лет рейду Шамиля Басаева и Хаттаба на Дагестан, ставшего спусковым крючком для начала «второй чеченской кампании», серьезно трансформировавшей этнополитическую ситуацию на Северном Кавказе.
На постсоветском пространстве на сегодняшний день кроме Чечни нет примеров возвращения под юрисдикцию «материнского государства» отколовшейся от него непризнанной республики. Пойдут ли по этому пути «народные республики» Донбасса покажет время. На конец декабря 2014 года стопроцентных гарантий такого развития событий не существует. В этой связи придется ограничиваться уникальностью «чеченского случая». Даже если мы признаём значительные издержки этого процесса (а они очевидны для любого непредвзятого наблюдателя), сам факт остается фактом. Чеченская республика Ичкерия даже в формате де-факто государства не состоялась, а нынешняя Чечня стала восприниматься многими и в России, и за ее пределами, едва ли не как авангард российского «неоимперского проекта». Однако события 2014 года (в особенности атака боевиков в декабре) показала, что все далеко не так однозначно и презентационная модель Чечни (как, впрочем, и всякая другая) имеет свои нюансы, до поры до времени остающиеся без должного внимания.
Пятнадцать лет назад на волне борьбы с террористической и сепаратистской угрозой взошла звезда Владимира Путина. Его последующий политический успех, конечно же, не сводим к одному лишь Северному Кавказу. Тем паче, что северокавказское направление, несмотря на купирование угрозы распада страны, дает и сегодня немало поводов для беспокойства. Однако трудно спорить с тем, что события в Дагестане и в Чечне стали для второго российского президента своеобразным первотолчком для его вхождения в большую политику. Во многом они способствовали формированию его политического стиля и приоритетов, как главы государства.
В сентябре 2014 года отмечалась трагическая дата - десятилетие бесланской трагедии, когда в результате захвата отрядом террористов школы и около 1200 заложников, преимущественно учеников, их родителей и педагогов погибло 186 детей! Трагедию в североосетинском городе не раз потом будут называть российским «11 сентября». Она приковала к себе всеобщее внимание и способствовала крушению многих иллюзий относительно справедливого противостояния кавказских «борцов за свободу» с российским Левиафаном. После Беслана даже в странах «новой Европы», не говоря уже о «старой» политическое «чеченофильство» перестало быть модным и превратилось в удел маргиналов. Отнюдь не в сентябре 2004 года это началось, но бесланская трагедия отчетливо продемонстрировала идеологический дрейф противников Российского государства от этнического национализма и сепаратизма к радикальному исламизму и джихадизму.
Отмена прямых выборов глав регионов в РФ также не являлась прямым следствием бесланского теракта. Но запрос на повышенную секьюритизацию, поддерживаемый не только властью, но и обществом (в противном случае отмена всенародного избрания губернаторов натолкнулась бы на массовые протесты и неприятие граждан) укрепился после сентябрьской трагедии десятилетней давности. И отголоски старой дискуссии о правомерности асимметричного ответа террористам мы слышали и в нынешнем году. Обсуждение этой проблемы (в частности, использования принципа коллективной ответственности для предотвращения эскалации диверсионно-террористической активности) достигло и уровня главы государства. Во время ежегодной «большой пресс-конференции» Владимира Путина данный вопрос (и прежде всего, позиция главы государства) вызвал повышенный интерес. В какой степени Северный Кавказ сегодня отличается от того, каким был этот турбулентный регион десять, пятнадцать или даже пять лет назад? В сегодняшней информационной повестке дня происходящее в этой части постсоветского пространства занимает куда меньше места, чем события на Украине. Но можно ли на этом основании считать, что регион достиг «замирения»?
Террористическая угроза: количество и качество
Новогодние торжества по случаю прихода 2014 года были для граждан России «праздником со слезами на глазах». Две варварские террористические атаки гражданских объектов (железнодорожный вокзал и городской троллейбус) 29 декабря 2013 года в Волгограде в очередной раз сфокусировали всеобщее внимание на угрозах российской безопасности. Впрочем, волгоградские теракты произвели огромное эмоциональное воздействие не только в силу того, что случились в самый канун большого праздника. В 2013 году обозначилась тенденция количественного сокращения терактов на Северном Кавказе (они уменьшились на 19,5%). Более того, за пределами турбулентного региона ничего подобного не случалось после атаки столичного аэропорта Домодедово в 2011 году.
Остроты ситуации добавляло приближение зимних олимпийских игр в Сочи. Тем паче, что северокавказские джихадисты не раз предупреждали российские власти о возможных акциях, как в непосредственной близости к столице «белой Олимпиады», так и в различных регионах страны. Но главные спортивные соревнования четырехлетия с точки зрения безопасности прошли безупречно. Ничего даже близко сопоставимого с терактами в городе-герое на Волге, московском метро или аэропорту Домодедово не произошло. Не случилась и масштабная дестабилизация в северокавказских республиках, хотя прогнозов относительно таких сценариев в канун «белой Олимпиады» было предостаточно. Более того, подготовка к играм показала, что даже оппоненты и проблемные партнеры могут сойтись в такой точке, как необходимость кооперации по обеспечению безопасности Северного Кавказа. Готовность к сотрудничеству с Россией продемонстрировали не только США и Великобритания, но и Грузия, которая еще в 2012 году во время президентства Михаила Саакашвили склонялась к использованию северокавказской турбулентности в своих целях. О необходимости взаимодействия с Москвой по вопросам безопасности заявлял даже экс-министр обороны Грузии (который считается большим «ястребом» в подходах к политике РФ, чем премьер-министр Ираклий Гарибашвили).
Как говорится, дальше больше. В январе в течение нескольких дней в социальных сетях распространились сведения о смерти Умарова. Но 8 апреля 2014 года на официальном уровне было объявлено о нейтрализации лидера «Эмирата (Имарата) Кавказ», ставшего символом антироссийской борьбы на Северном Кавказе. По справедливому замечанию востоковеда Михаила Рощина, эмир, был «полевым командиром, а отнюдь не идеологом, но он понял, что замена Чеченской Республики-Ичкерии на Имарат Кавказ способна возродить и расширить ряды вооруженного сопротивления, а кроме того перенести боевые действия на территорию соседних республик».
В конце июня 2014 года преемник Умарова Али Абу-Мухаммад (Алиасхаб) Кебеков в интернете выступил с заявлением о том, что для него и для его соратников неприемлемы атаки против гражданских лиц, а также причинение вреда их собственности. С такими инициативами представители «Эмирата Кавказ» выступали и ранее (например, в феврале 2012 года). Но риторика риторикой, а террористические атаки после этого не прекратились. Только в последние три месяца 2012 года от рук террористов погибло 22 человека, представляющих не вооруженные силы, полицию или внутренние войска, а гражданское население. Среди них были ректор Сельскохозяйственного института Борис Жеруков, журналист Казбек Геккиев (оба из Карабрдино-Балкарии). 3 июля 2013 года Умаров и вовсе отменил свой так называемый «мораторий», призвав к срыву зимних игр в Сочи. Через год после этого его преемник снова заговорил о необходимости изменения методов борьбы.
Но, как показывает предыдущая практика, доверять словам лидеров террористической организации не следует. Однако важно понимать их мотивацию. Ни один лидер диверсионно-террористической структуры не будет признавать наличие в его движении проблем (как внутренних, так и внешних). Речь идет как о ресурсах для осуществления операций, так и о моральной поддержке. «Эмир» – не политический аналитик, который признает, что в сегодняшних условиях ему необходимо «залечь на дно», спрятаться и перегруппироваться. Ему важно постоянно напоминать о себе и демонстрировать широкий спектр собственных возможностей. Но июньское заявление Кебекова фактически означало признание ограниченности ресурсов для продолжения борьбы на Северном Кавказе. Объясняется это многими причинами. И «эффектом Сочи», когда российские спецслужбы для обеспечения безопасности игр сделали все возможное для минимизации угроз безопасности. И активизацией так называемого «Исламского государства Ирака и Леванта», ставшего своеобразным «джихадистским интернационалом». В нем нашли свое место те, кто видит себя уже не как борец за «свободную Чечню» или даже весь Северный Кавказ вне России, а за глобальный «исламский порядок» (естественно, понимаемый весьма своеобразно). И отсутствием действительно массовой поддержки среди жителей российского Кавказа, несмотря на их более, чем критическое отношение к российским подходам. Для многих кавказцев «исламистский интернационализм», отрицающий местные традиции неприемлем.
Последующая «террористическая» динамика показала, что слова Кебекова могут трактоваться именно, как признание ограниченности возможностей «организаторов великих потрясений». Если в 2013 году жертвами вооруженного насилия на Северном Кавказе стали 986 человек, то за 11 месяцев нынешнего года- 434 человека.
Однако подобные выводы - не повод для самоуспокоения и для признания окончательной победы Российского государства. Во-первых, вылазки подполья имели место. И иной раз они носили поистине символический характер (как это случилось в Грозном в канун выступления президента в парламенте). Во-вторых, «эффект Сочи» не может носить вневременного характера. Держать лучшие кадры по вопросам безопасности на одной точке просто физически невозможно, как бы кто этого ни хотел. В-третьих, успехи в борьбе с терроризмом должны опираться на решение системных проблем (начиная от социально-экономических сюжетов и заканчивая вопросами идеологии и образования). Без широкого спектра методов «мягкой силы» радикальные воззрения будут воспроизводиться. Как это было в Дагестане в период между 1999 и 2004 годами. В первые годы этой «пятилетки» казалось, что республика преодолела угрозы радикального исламизма. Однако в 2004-2005 гг. по числу терактов она опередила Чечню. И проблема в том, что власти в своей стратегии делали акцент, скорее, на сбивание температуры, чем на лечении. Таким образом, задачей 2015 года будет закрепление количественных показателей качеством.
Реорганизация Северного Кавказа
12 мая 2014 года президент России Владимир Путин предпринял одновременно несколько управленческих решений, касающихся самого проблемного региона РФ. В федеральном правительстве было специальное министерство по Северному Кавказу. Структура, которая была призвана действовать на основе не отраслевого, а регионального принципа. Помимо этого была произведена ротация полпреда в СКФО (Северо-Кавказском федеральном округе). Александра Хлопонина, занимавшего этот пост с января 2010 года сменил кадровый офицер, генерал-лейтенант Сергей Меликов. Впервые за
все существование федеральных округов (с мая 2000 года) северокавказскую проблематику был назначен курировать представитель одного из коренных народов региона.
После окончания в 2011 году Военной академии Генштаба российских вооруженных сил Меликов был назначен командующим объединенной группировкой войск по проведению контртеррористических операций на северокавказской территории. Однако, даже поверхностного взгляда на биографию нового полпреда достаточно, чтобы понять: его связи и знания о Кавказе также имеют свои акценты, как и в случае с Хлопониным. Только в одном случае это были экономические сюжеты, а в другом - вопросы безопасности. Снова возникает вопрос, как связать воедино эти сюжеты, как избежать концентрации только на одном из двух.
После того, как Владимир Путин огласил свое решение, эксперты стали говорить о том, что Москва усиливает силовой блок, отодвигая на второй план условных «либералов». Между тем, стоит заметить, что назначение Меликова случилось, как мы уже писали выше, в условиях определенного спада террористической деятельности. Если пытаться проследить логику майских назначений, то видна попытка развести политику и экономику. Министерству фактически было отдано экономическое направление, а полпреду - вопросы безопасности. Но в условиях экономического спада, который признал и сам президента страны, эти сюжеты трудно четко разделить. В случае с республиками Северного Кавказа механические секвестры бюджета без учета всей сложной гаммы этнополитических вопросов и проблем безопасности вряд ли дадут эффективный результат. Впрочем, как и простое выделение дополнительных средств. И в ситуации «отрицательного роста» в новой конструкции северокавказского управления возможная конкуренция между министерством и полпредом возможна вне зависимости от личных отношений высокопоставленных чиновников. Скорее всего, в этом случае приоритет отдается первому лицу, как возможному арбитру. В этой роли президент России чувствует себя органично. Вот и в ситуации спора о «коллективной ответственности» (привлечении родственников террористов к ответственности) он, с одной стороны высказался за приоритет федерального законодательства (и сам Путин в начале 2000-х годов сделал немало для приведения регионального корпуса актов и конституций в соответствие с федеральным). С другой стороны сослался на международный опыт (США и Израиля), допускающий шаги, выходящие за жесткие рамки права. Стоит, однако, отметить, что до 18 декабря 2014 года глава государства ни разу не позволял себе усомниться в правильности шагов Рамзана Кадырова. Как бы то ни было, а знакомая нам (и не только по Северному Кавказу) модель «сильный руководитель, слабые институты» продолжит свое дальнейшее развитие. И многие ключевые вопросы самого сложного региона РФ (чего стоит хотя бы проблема выбора оптимальных методов для борьбы с террористическим подпольем) будут решаться в обход главных чиновников, ответственных за Северный Кавказ, будь то полномочный представитель или министр.
Внешнеполитическое измерение Северокавказского региона
Северокавказская динамика не может развиваться в замкнутом пространстве российской внутренней политики. В нынешнем году резко активизировало свою активность так называемое «Исламское государство Ирака и Леванта» (ИГИЛ). В начале сентября 2014 года сторонники ИГИЛ распространили видеозапись, в которой содержались угрозы в адрес президента РФ Владимира Путина (которому пообещали «падение трона») и заявления о готовности принять участие в «освобождении Чечни и всего Кавказа». И хотя сторонники ИГИЛ подвергли критике российского лидера за поддержку Башара Асада, нельзя игнорировать их угроз в отношении российского Кавказа. Для этого есть несколько базовых причин. Во-первых, вооруженное насилие в регионе осуществляется, в первую очередь, не под националистическими, а под исламистскими знаменами. И даже несмотря на определенное успокоение Северного Кавказа, дискурс антироссийской активности отличается от начала 1990-х годов, когда светский этнический национализм был на первом плане. Во-вторых, позиция России на Ближнем Востоке (несмотря на очевидную ограниченность ресурсов) известна своим консервативным и, если угодно, охранительным характером. Москва, очевидно, опасается коллапса государственности в этом регионе, в результате чего не демократические режимы, а хаос и укрепление радикалов всех мастей станут той реальностью, с которой придется иметь дело. В-третьих, Москва опасается того, что участники нынешней «священной войны» на Ближнем Востоке (а среди них есть те, кто является выходцем из республик Северного Кавказа) вернутся домой.
И в этой ситуации перед российской политикой стоит несколько принципиально важных задач. Москве крайне важно адекватно понимать степень опасности извне, возможного переключения внимания различных джихадистских сетей на российское направление. И из-за нынешней конфронтации с Западом, и из-за санкций, и из-за экономического спада, различные группы (типа ИГИЛ) могут расценить РФ, как слабеющую величину и посчитать нынешние обстоятельства руководством к действию. В то же самое время нельзя превращать внешний фактор в фетиш, осознавая, что без внутренних предпосылок никакие самые искусные агитаторы и пропагандисты «костер» не зажгут. И в этом контексте было бы крайне важно не создавать искусственных фантомов (вроде господдержки со стороны США сепаратистской Ичкерии или чего-то подобного). Подходы Вашингтона в отношении политики РФ на постсоветском пространстве, конечно же, заслуживают обоснованной критики. Они зачастую далеки от адекватности, заострены идеологически и страдают от застарелых фобий и стереотипов. Но на сегодняшний день за исключением критики российской политики за отходы от стандартов прав человек (со всей присущей американским и европейским подходам избирательности), Запад жестко не противостоял на северокавказском направлении. Он не выражал поддержки тем, кто видел бы Северный Кавказ вне России либо в виде «вольной Чечни» либо «свободного Эмирата». Следовательно, нельзя полностью закрывать возможности для точечного взаимодействия со Штатами и Европой по северокавказским сюжетам (равно как и по сдерживанию ИГИЛ). Вопрос только в том, как преодолеть существующий сегодня дефицит прагматизма
Сергей Маркедонов - доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета
По материалам: politcom.ru
безопасность Кавказ политика и право Россия Сочи-2014 экономика
