ТРАНСКАВКАЗСКИЕ СВЯЗИ НА ЗАПАДНОМ И ЦЕНТРАЛЬНОМ КАВКАЗЕ В ЭПОХУ РАННЕГО ЖЕЛЕЗА
Публикации | ПОПУЛЯРНОЕ | Александр СКАКОВ | 18.09.2014 | 00:00
Как своего рода аксиома, не требующая дальнейших доказательств, утвердилось в российской археологии представление о существовании самостоятельных, обособленных и развивающихся независимо друг от друга кобанской и колхидской культур эпохи поздней бронзы – раннего железа на Кавказе. Формирование такого подхода в некоторой степени было обусловлено историей обнаружения и ввода в научный оборот древностей, связываемых с этими культурами. Как известно, Кобанский могильник был открыт в 1869 г., первая попытка интерпретации его материалов относится к 1878 г. (1). Древности «кобанского типа» из Чечни (Воздвиженская) и современной Кабардино-Балкарии (Каменный мост и «Баксанские укрепления») обнаружены еще раньше, в 1844, 1850 (2) и 1849, 1850 (3) гг. Гораздо меньше повезло «колхидским» древностям. Античные и раннехристианские памятники региона «заслонили» в глазах исследователей более ранние материалы, единичные сообщения о находках которых оставались незамеченными (к примеру, сообщение А.А. Миллера 1909 г. о находке бронзового орнаментированного топора в с. Ачандара (4)). Планомерный ввод «колхидских» древностей в научный оборот начался только в 1920-1940-хх гг., тот есть почти с полувековым запаздыванием относительно «кобанских». Кроме того, на разграничение кобанской и колхидской культур определенное влияние оказали и межреспубликанские и межгосударственные границы, а также фактор Главного Кавказского хребта, непроходимой, как казалось, стеной отгораживающего Северный Кавказ от Южного.
Традиционно считается, что весь огромный регион Западного Закавказья был занят колхидской культурой. При этом необходимость «дробления» колхидской культуры, собственно говоря, ни у кого не вызывает сомнений и возражений. Вопрос только в том, будет ли это «дробление» осуществляться путем выделения самостоятельных, пусть и родственных культур, или же дело ограничится выделением локальных вариантов единой колхидской культуры. Выделение новых культур, производимое, достаточно часто, по ограниченному набору памятников, не может не вызывать справедливых сомнений. С другой стороны, как в свое время отмечал Л.С. Клейн, «все же более плодотворно идти на риск лишнего дробления культуры (свести потом адекватные части воедино не сложно), чем на риск недостаточной дифференциации (при которой чужеродные явления будут смешаны и усреднены)» (5). Обращает на себя внимание и то, что практически все используемые на сегодняшний день определения археологической культуры одинаково могут быть применимы и к археологической культуре, и к культурно-исторической общности (или историко-культурной области или к историко-культурному району), и к локальному варианту археологической культуры.
Рис.1. Карта археологических культур кобано-колхидской культурно-исторической общности
Анализ археологических памятников Западного Закавказья и самостоятельные работы в регионе (в 2002-2013 гг.) побуждают нас отказаться от предлагаемого вначале выделения локальных вариантов колхидской культуры (6) и говорить о выделении самостоятельных археологических культур в рамках кобано-колхидской историко-культурной общности (7) (Рис.1). В противном случае нам пришлось бы выделять локальные варианты в локальных вариантах, что, безусловно, является нонсенсом. При этом, бесспорно, выделяя новые культуры, не следует забывать о существовании безусловного культурного единства в рамках кобано-колхидской общности. Гипотеза о существовании в эпоху поздней бронзы - раннего железа кобанской (у ряда авторов) или кобано-колхидской культурно-исторической общности, в рамках которой выделяется ряд самостоятельных, хотя и родственных культур (8), не является пока общепринятой, но, в то же время, не встречает хоть какой-либо обоснованной критики и, постепенно, обретает новых сторонников, придерживающихся её в той или иной форме (9). На территории Западного Закавказья нами, как было обосновано в ряде работ, выделяется несколько самостоятельных археологических культур (Бзыбская, Ингури-Рионская, Лечхумо-Имеретинская), входящих в Кобано-колхидскую культурно-историческую общность. Соответственно, для Северного и Центрального Кавказа можно трактовать локальные варианты кобанской археологической культуры, как самостоятельные, хотя и родственные культуры. Кроме того, памятники Южной Осетии, резко отличающиеся по своему керамическому комплексу от памятников круга Кобанского могильника, также должны рассматриваться как самостоятельная археологическая культура.
Рис.2. Карта распространения полуовальных пряжек со спиральным орнаментом
Картографирование ряда типов инвентаря, характерных для кобано-колхидских древностей, показывает их несоответствие границам той или иной археологической культуры, говорить ли о кобанской и колхидской культурах, или же рассматривать локальные варианты этих культур как самостоятельные культуры. Достаточно продемонстрировать карты распространения нескольких разновременных типов – полуовальных пряжек со спиральным орнаментом (10) (Рис.2), кинжалов с цельнолитым навершием (11) (Рис.3), кинжалов с серповидным навершием (12) (Рис.4), «пекторалей» (13) (Рис.5), четырехшишечных подвесок трех типов (14) (Рис.6-8), колокольчиков «казбекского» типа (15) (Рис.9), катушкообразных подвесок (16) (Рис.10). Видимо, это свидетельствует о наличии кобано-колхидского культурного единства (17), о наличии кобано-колхидской культурно-исторической общности, существование которой уже предполагалось рядом исследователей (Ю.Н. Воронов, Л.Н. Панцхава, Л. Сулава, Р. Папуашвили) (18).
Рис.3. Карта распространения кинжалов с цельнолитым навершием
Выявление маршрутов, связывающих Северный и Южный Кавказ в эпоху поздней бронзы – раннего железа, затруднено как почти полным отсутствием письменных источников, так неравномерной изученностью горных районов Кавказа. Господствующее ранее представление об определяющей роли Дербентского прохода, Крестового перевала и так называемой «Меотидо-Колхидской» дороги опиралось лишь на буквальное прочтение немногочисленных источников. Кроме того, приоритет этих маршрутов, а также путей через Клухорский и Марухский перевалы, имел своей основой экстраполяцию на древность той ситуации, которая сложилась на Кавказе в течение двух последних столетий. Чисто археологические данные при этом учитывались в крайне незначительной степени. На наш взгляд, ситуация с пересекающими Главный Кавказский хребет коммуникациями в древности была значительно более сложной (19).
Рис.4. Карта распространения кинжалов с серповидным навершием
Формирование кобанской культуры (вернее, культур), очевидно, проходило в условиях постоянных и тесных контактов между горскими племенами, степными культурами и населением центральной части Закавказья. Особенно отчетливо закавказский импульс заметен в протокобанской металлообработке. На наш взгляд, мнение В.Л. Ростунова о «почти полном отсутствии» в этот период связей с населением Закавказья (20) ошибочно. Уверенно выделяется несколько локальных центров протокобанской эпохи (конец III - II тыс. до н.э. (*)), взаимодействие которых привело к формированию нового культурного пространства, отличающегося высокой степенью единства. Это Рача-Дигория-Балкария, Восточная Осетия (Чми), Южная Осетия (Тли, Стырфаз, Квасатали). В то же время, уже в первой половине – середине II тыс. до н.э., кроме функционировавших и ранее (хотя и, возможно, с перерывами) маршрутов по направлению юг-север, намечается активизация связей по направлению юго-запад - северо-восток между современной Абхазией (средний слой дольменов), Сванетией и горными районами Северной Осетии и Балкарии. Индикаторами (21) этого пути являются находки топоровидных наверший (Бармыш и В. Эшера в Абхазии, Дигория) (22), наверший с тремя бараньими головками (В. Эшера, Дигория, Тли) (23), булавок с навершием типа «павлинье перо» (Кала в Сванетии, Дигория, В. Кобан) (24), каменных распределителей-пронизей с кольцевым орнаментом (Дигория, Богреши в Сванетии, Пичори, Носири) (25), характерного для дольменных материалов Абхазии крюка с раскованной втулкой (Мсхлеб в Южной Осетии) и т.д. К птицеобразным подвескам-застежкам (В. Эшера) восходят, по нашему мнению, кобанские подвески в виде птичек. Таким образом, связи по этому направлению явно носили двусторонний характер.
(*) Эта новая датировка, отличающаяся от принятой ранее (третья четверть II тыс. до н.э.), была обоснована в ряде работ автора этих строк, Р.А. Мимохода и некоторых других исследователей.
Рис.5. Карта распространения «пекторалей»
На рубеже II - I тыс. до н.э. в Колхиде, особенно в её северных и северо-западных районах, прослеживается мощный импульс из региона Центрального Кавказа, следствием чего стало формирование к IX в. до н.э. Бзыбской и Ингури-Рионской колхидских культур. При этом, если для формирующейся Бзыбской культуры можно говорить об определяющем влиянии раннекобанской металлообработки (центрально-кавказское влияние на керамический комплекс и погребальный обряд не прослеживается), то для Ингури-Рионской культуры можно предполагать миграцию в этот регион группы раннекобанского (или протокобанского) населения. На это указывают как центрально-кавказский облик металлического инвентаря, так и распространение здесь нового погребального обряда (коллективные кремационные погребения), неизвестного в более ранний период и находящего аналогии на Северном Кавказе (Верхняя Рутха и др.). Заметная группа практически аналогичных по обряду и, отметим, близких по инвентарю погребальных памятников давно и хорошо известна в Кабардино-Пятигорье, на Северном. Ранее мы допускали, что кремация проникает в Центральную Колхиду именно оттуда, не в VII-VI вв. до н.э., как предполагала В.И. Козенкова, а в X-IX или в IX – первой половине VIII вв. до н.э. (26) Теперь же, после обнаружения раннего (XIII-XI вв. до н.э.) кремационного погребения на Джантухском могильнике (27), картина изменилась. Западнокобанские памятники утратили хронологический приоритет, соответственно, проникновение кремации в сочетании с коллективным обрядом погребения в Кабардино-Пятигорье и в Центральную Колхиду можно считать одновременным. Связывать же этот импульс следует с протокобанскими памятниками (дигорской культурой). При этом можно вспомнить и разрушенное коллективное погребение, скорее всего, кремационное (кремация на стороне) в Богреши в Сванетии, которое необходимо синхронизировать с протокобанскими древностями и датировать в рамках первой половины II тыс. до н.э. при возможности некоторого удревнения. То есть Богреши может рассматриваться как своего рода связующее звено, демонстрирующее пути проникновения обряда и его носителей в Центральную Колхиду.
Рис.6. Карта распространения крестовидных подвесок типа I
На центральнокавказский импульс указывает и присутствие в древнейшем кремационном погребении Джантухского могильника бронзовой полуовальной пряжки со спиральным орнаментом (28) (Рис.11,1). Это самая западная находка пряжки такого типа, характерного для региона Центрального Кавказа в эпоху формирования кобанских древностей.
Инфильтрация в Центральную и Северную Колхиду центрально-кавказского населения носила, вероятно, одномоментный характер. В последующем металлический инвентарь Ингури-Рионской культуры получает черты яркого своеобразия, что свидетельствует об её самостоятельном развитии. Но отдельные предметы, связанные своим происхождением с Центральным Кавказом, появляются здесь и на этом хронологическом этапе. На Северном Кавказе колхидский импорт в это время также встречается эпизодически.
Рис.7. Карта распространения крестовидных подвесок типа II
В период походов ранних кочевников (конец VIII – VII вв. до н.э.), активно использовавших перевальные маршруты через Главный Кавказский хребет, происходит активизация связей в направлениях как север-юг, так и северо-восток – юго-запад
Вполне понятное стремление трансформировать кобанскую и колхидскую культуры из абстрактных понятий в историческую реальность прослеживается в недавней работе Т.М. Кузнецовой, попытающейся идентифицировать именно кобанскую культуру как культуру «исторических киммерийцев», «страну Гамирра» (29). В возможности оказаться «страной Гамирра» автор отказывает колхидской культуре, считая, что именно её урартские надписи определили как «страну Кулха» (30). Правда, исследовательница на абсолютно непонятных основаниях считает возможным уверенно отождествить историческую «Кулху», расположенную где-то в Юго-Восточном Причерноморье, с археологической культурой, южные границы которой, судя по имеющимся на сегодняшний день материалам, не заходили так далеко. Наконец, остается неясным, на каком основании, даже если принять логику автора, киммерийцы отождествляются со всеми «кобанцами», а не с, к примеру, западным вариантом кобанской культуры или протомеотской группой памятников, столь насыщенными древностями новочеркасского облика. И вообще – возможно ли прямое отождествление «страны» древних текстов с археологической культурой? Видимо, ответ на этот вопрос автор считает само разумеющимся, но это далеко не так. Локализация «страны Гамир» является более чем сложным и спорным вопросом и показательно, что занимающиеся данной проблематикой исследователи сами неоднократно меняли свое мнение, при этом, что характерно, не объясняя читателям причины своих прошлых «заблуждений» и новых «откровений» (31). По крайней мере, ни «северная» (со всеми ее вариациями), ни «восточная» (32) гипотезы ее локализации не могут считаться сколь либо надежно аргументированными.
Рис.8. Карта распространения крестовидных подвесок типа III
В период походов ранних кочевников – киммерийцев и скифов (конец VIII – VII вв. до н.э.), активно использовавших перевальные маршруты через Главный Кавказский хребет, происходит активизация связей между населением Западного Закавказья и племенами Северного Кавказа. По устоявшемуся в отечественной науке представлению путь исторических киммерийцев в Переднюю Азию пролегал по «Меотидо-Колхидской дороге», вдоль восточного побережья Черного моря, а несколько позже за ними по этому же маршруту последовала часть ранних скифов (33). Нами уже обращалось внимание на труднопроходимость относительно малонаселенного в то время побережья Черного моря между Гагрой и Геленджиком (34). По словам Аппиана, описывающего переход Митридата из Диоскурии на Боспор через земли гениохов и ахейцев, «он совершил столь огромный путь в столь короткое время и прошел через столько диких племен и через так называемые «скифские запоры», до тех пор для всех непроходимые» (102).
Рис.9. Карта распространения колокольчиков «какзбекского» типа
О невозможности продвижения крупных конных отрядов вдоль «густо заросшего субтропическим лесом» и, добавим ещё, прегражденного до недавнего времени непроходимыми скалами, Черноморского побережья, говорил и И.М. Дьяконов (35). В частности, в районе Гагр, по воспоминаниям русского офицера-разведчика первой половины XIX в. Ф.Ф. Торнау, «отвесные скалы перегораживали дорогу», «горы, примыкавшие к морю, в редком месте позволяли втащить на них лошадей», «объехать было невозможно, и мы перешли через них по головоломной тропинке, рискуя упасть сами или уронить в море наших лошадей», а «дорожка» в горы «в недальнем расстоянии делается невозможною для лошадей» (36). Утверждение о существовании в древности так называемой «Меото-Колхидской дороги», на наш взгляд, ничем не обосновано. Отметим, что сомнения в возможности использования киммерийцами «меотидо-колхидского пути» были высказаны и Г.Т. Квирквелия (37). По его мнению, у Геродота нигде прямо не говорится, что киммерийцы использовали именно этот путь, и более вероятным ему кажется движение киммерийцев вдоль западного берега Черного моря.
Рис.10. Карта распространения катушкообразных подвесок
По нашему мнению, наиболее вероятны два маршрута походов ранних кочевников через Большой Кавказ в VIII-VII вв. до н.э. Первый путь через перевалы Гебеафцаг и Гурдзиафцаг соединял горную Дигорию и Рачу, второй – через Клухорский и другие перевалы связывал Абхазию и Кисловодскую котловину. В дальнейшем здесь, по мнению Ю.Н. Воронова, пролегли Мисимианский и Даринский «пути» эпохи раннего средневековья (38). «Мисимианский путь» через перевалы Баса-Чубери и Донгуз-Орунбаши соединял ущелья рек Ингури и Галидзга с верховьями Баксана и Кубани, а «Даринский путь» из Кодорского ущелья через Клухорский перевал приводил в верховья Теберды. Спустя много веков по этому маршруту прошла Военно-Сухумская дорога.
В ходе наших работ на могильнике Джантух (ущелье реки Галидзга) удалось обнаружить материальные свидетельства походов исторических «киммерийцев», на отсутствие которых в Закавказье неоднократно обращали внимание исследователи. Здесь, в двух погребальных комплексах, найдены два (второй обнаружен в 2013 г.) почти идентичных предмета – части упряжи колесницы в виде стержня с бляшкой, украшенной кольцевым углублением (39) (Рис.11,2).
Рис.11. Некоторые археологические свидетельства транскавказских связей. 1 – полуовальная пряжка со спиральным декором из нижнего яруса погребальной ямы 6 могильника Джантух; 2 – фрагмент колесничной упряжи из верхнего яруса погребальной ямы 6 могильника Джантух; 3 – сооружение 1 могильника Султан-гора III; 4 – план и инвентарь гробницы 14 могильника Лобанова щель; 5 – вторично использованные фибулы из погребения 343з могильника Старокорсунского городища № 2
Любопытно, что сванский фольклор сохранил любопытное предание о нашествии на Сванетию неведомого северного народа, прошедшего через Главный Кавказский хребет двумя маршрутами – с верховьев Кубани по перевалу Баса-Чубери и с верховьев Теберды по Клухорскому перевалу, а далее – перевалом Хидар. Сказание уточняет, что «это не были предки нынешних карачаев, а совсем другой народ, пришедший из северных степей: язык их из сванов понимали только 15 человек» (40). Пришельцы разгромили богатые общества Сал и Фаж в Западной Сванетии, истребив поголовно почти всех их жителей, но были остановлены объединившимися жителями Восточной Сванетии, после чего обратились на Мегрелию и Абхазию. Здесь они не стали истреблять жителей, а ограничились захватом добычи (включая красивых девушек), с которой через «абхазские проходы» ушли обратно на Северный Кавказ. Предание настолько соответствует предположительно реконструируемым нами историческим реалиям, что вопрос о простом совпадении вряд ли может стоять. Упоминание «абхазских проходов» заставляет вспомнить о сыгравшей значительную роль в раннем средневековье «абхазской дороге», проходившей через Марухский перевал.
В этой связи вспомним об упоминаемом Эсхилом в «Прикованном Прометее» пути, по которому предстоит пройти Ио. При этом путь Ио у того же Эсхила в драме «Просительницы» проходил через Фракийский Боспор. В «Прикованном Прометее» Эсхил счел возможным проложить его через Кавказ и Киммерийский Боспор («пролив Меотиды»), зная этимологию названия «Боспор» как «коровьей переправы». Автор (В.Н. Ярхо) современных комментариев к Эсхилу (41), опираясь на трактовку античным автором пути Ио как дороги из Европы в Азию, предполагает направленность этого маршрута с севера на юг, размещая, следуя данной логике, халибов в северной Скифии, а Кавказ – севернее или северо-западнее Черного моря. В этом случае географическая информация, содержащаяся в драме Эсхила, теряет всякий смысл. По нашему мнению, нет никаких оснований предполагать у Эсхила столь слабые познания в географии. Скорее всего, описание реального сухопутного маршрута через Кавказ, с юго-запада на север, от земель причерноморских халибов к Боспору Киммерийскому (Керченскому проливу), заимствованное у одного из ранних греческих географов (*), было поэтически обработано и вставлено в текст драмы. Некоторая путаница возникла у античного автора лишь с границами между Европой и Азией и с местом проживания амазонок, которых античные авторы селили как рядом со скифами, так и возле реки Термодонт в Малой Азии.
(*) Обратим внимание на помещение Эсхилом (709-715) скифов в районе Западного Закавказья, южнее побережья Черного моря и земли халибов. Вероятно, здесь мы сталкиваемся с отголоском того исторического периода, когда скифы находились в Передней Азии. То есть данный источник Эсхила относится к VII в. до н.э.
Гораздо большая путаница возникла при обращении к географическому свидетельству Эсхила у В.Т. Мусбаховой, защитившей недавно (2010 г.) в Санкт-Петербурге диссертацию на соискание ученой степени кандидата филологических наук (42). Странна уверенность в том, что Фасис легенды об аргонавтах не находился в Колхиде, а идентичен Кубани, а мифическое царство Ээта, устойчиво располагавшееся на краю света и вблизи от мира мертвых, находилось непременно в Прикубанье (43). Излишне, видимо, говорить, что столь точное указание на расположение мифологических областей (сравнить Лукоморье русского фольклора) не опирается на источники, нигде не указывающие на тождественность Фасиса и Кубани. Не менее загадочно утверждение уважаемого филолога о проживании колхидского племени колов «вблизи Северного Кавказа» (44), со ссылкой на Гекатея Милетского, который однако, нигде это не говорил (насколько об этом позволяют судить дошедшие фрагменты). Аргументация более чем странная: предгорья у Кавказа, оказывается, могут быть только на северном склоне (45); колхи должны жить на Северном Кавказе, поскольку они граничат с меотами (46) (согласно Аргонавтике Дионисия Милетского); аргонавты не могли увидеть сначала горы Кавказа, и только потом прибыть к устью Фасиса (47) (вероятно, уважаемый филолог ни разу не плавал по Черному морю), плавающие в лодках фасиане (Гиппократ) могли быть только местными жителями, но никак не колонистами (48). Наконец, автор, видимо, не знает (49), что гениохов различные древние авторы помещали не только в районе Диоскуриады, но и вблизи Фасиса, Апасара, Трапезунда, в северо-восточном Причерноморье, Оказывается, что район Прикубанья «в отличие от закавказской Колхиды уже в архаическую эпоху стал ярко выраженной контактной зоной местной и пришлой (средиземноморской) культур» (50), но этот постулат автора можно объяснить только незнанием археологического материала. И, как логичный вывод: «река царства Ээта вместе с ним самим переместилась в Закавказье», что «могло быть связано с реальными перемещениями местных племен» (51). Подобные филологические штудии на фоне незнания археологического материала, пренебрежения неугодными источниками и своеобразных представлений о географии вряд ли могут нас удовлетворить.
Вернемся к свидетельству Эсхила. Как в свое время обратил внимание И.С. Каменецкий (52), оно указывает на наличие древнего торгового пути, проходящего через перевалы Главного Кавказского хребта. Вероятно, это и в самом деле вошедший в драматическое произведение пересказ древнего периегеза. Берегом Черного моря, оставляя слева землю халибов, путь ведет к «Яростной реке» (реке «Буйной», «Обиде», «Громотухе»), переправа через которую затруднительна. Дорога идет вдоль течения этой реки, доходя до её истоков и вершин Главного Кавказского хребта, и через перевал приводит в страну амазонок, а оттуда ведет к Киммерийскому перешейку и Меотиде (712-735). Очевидно, что, несмотря на мнение авторов древних схолий к Эсхилу, под рекой Буйной следует подразумевать не Аракс, а Риони, Ингур или Кодор.
Рис.12. Некоторые перевальные маршруты эпохи раннего железа на Западном Кавказе
Торговый путь, связывающий Колхиду и Центральный Кавказ в направлении юго-запад – северо-восток (Рис.12), шел, по нашему мнению, по ущелью реки Галидзга (мимо изучаемого нами в последнее десятилетие Джантухского могильника), далее, через небольшой перевал Ходжал (Ченчели), переходил в ущелье реки Ларакваква (приток Ингури), а затем – реки Ингури. Вдоль реки Ингури, несколько севернее её, шла хорошо известная и интенсивно используемая до недавнего времени дорога. Здесь маршрут разветвлялся: одно его ответвление по ущелью реки Ненскра выводило к перевалам Баса-Чубери (Джибер) и Чаперазау (Чипер), а далее приводило, соответственно, к верховьям Кубани и Баксана, другое – по ущелью реки Накра вело к перевалу Донгуз-Орунбаши и приводило в Баксанское ущелье, куда можно было перейти также перевалами Бечо, Джан-Туган и Гарваш, третье – перевалами Местиа, Лехзырским, Твибер и Китлод выходило в ущелье Чегема, четвертое – через перевал Цаннер позволяло выйти в ущелье Черека Безенгийского. Наконец, двигаясь на восток вдоль Главного Кавказского хребта с верховьев Ингури перевалом Загар не составляло труда перейти на верховья Цхенисцкали, далее перевалы Вацицвера и Сасвано вели в верховья Риони. Оттуда перевалами Шариавцаг (Шаривцек) и Гезевцек можно было перейти на верховья Черека Балкарского, перевалы Гебеафцаг и Гурдзиафцаг вели в Дигорское ущелье, а Мамисонский перевал позволял выйти в Алагирское ущелье. Вплоть до недавнего прошлого наиболее удобными на Главном Кавказском хребте считались перевалы Баса-Чубери, Донгуз-Орунбаши, Твибер, Шариавцаг, Гурдзиафцаг, Мамисонский. Нельзя исключать и маршрутов, начинавшихся в Кодорском ущелье (Абхазия), выводивших далее через перевалы Клухорский и Нахар в верховья Теберды и Учкулана, или же позволяющих через перевал Хидар перейти в ущелья Ненскры и Ингури. Впрочем, археологический материал, свидетельствующий о бытовании в эпоху раннего железного века торгового пути Кодор – Теберда и Учкулан – Кубань, пока сравнительно немногочислен.
На наш взгляд, сводить характер контактов между племенами Западного Закавказья и Центрального Кавказа к торговым связям было бы упрощением. Торговля продукцией скотоводства и земледелия, рабами, солью и т.д., безусловно, имела место. Археологический материал позволяет предполагать также миграции отдельных групп населения. В некоторых случаях появление серий предметов, выполненных в подражание чужеродным образцам, можно объяснять существованием моды. При этом по обе стороны Главного Кавказского хребта в довольно значительном количестве встречаются являющиеся безусловным импортом предметы, как правило, имеющие не утилитарный, а церемониальный или парадный характер. Вряд ли можно предполагать, торговлю, к примеру, орнаментированными топорами или зооморфной пластикой. Вероятно, появление таких предметов в памятниках местного населения связано с существовавшей здесь в древности системой обмена дарами, напоминающей изученный в свое время Б. Малиновским институт «кула», аналоги которого были проанализированы М. Моссом (53).
Отметим, что на западнокобанских памятниках VI-V вв. до н.э. находит аналогии выявленная в последние годы на Джантухском могильнике каменная вымостка сложной формы, являющаяся своеобразным погребально-поминальным сооружением VI-IV вв. до н.э. (54) Для колхидских могильников такие сооружения нехарактерны, но отдаленные аналоги этой вымостке мы видим на могильниках Султан-гора III сооружение 1 (55) (Рис.11,3), Пелагиада (Шпаковский район Ставропольского края) (56) и Уллубаганалы 2 (57). Плиточные вымостки вокруг погребений (коллективных гробниц) или рядом с ними известны и в синхронных (конец IV – III вв. до н.э.) памятниках Ставропольской возвышенности – склеп № 3 и объект № 5 Вербовского могильника (58). Близкие черты погребального обряда сопровождаются заметной близостью материальной культуры, причем особенно серьезное сходство наблюдается между джантухскими материалами и древностями Ставропольской возвышенности, Кабардино-Пятигорья и Теберды.
Находки предметов (а это целая серия), происходящих из Бзыбской Абхазии или Центральной Колхиды, в археологических памятниках Черноморского побережья Кавказа от Туапсе (район Сочи, как показали исследования последних лет, входил в бзыбскую колхидскую культуру, хотя и отличался некоторым своеобразием) до Анапы подтверждают сведения античных авторов о пиратстве племен, проживавших в то время между современными Сочи и Новороссийском. Так, в «Политике» Аристотеля говорится о склонности гениохов и ахейцев (местное племя) к убийству и людоедству (VIII,III,4). Согласно Страбону (XI,II,12), ахейцы, зиги и гениохи «обрабатывая скудную землю» «живут морским разбоем»; снаряжая флотилии «камар» и «нападая то на купеческие корабли, то даже на какую-нибудь страну или город, они господствовали на море» и занимались работорговлей. Аппиан в «Митридатовых войнах» (102) отмечает, что ахейцы всех эллинов, которых брали в плен, убивали «по обычаю скифов, - сначала в гневе, всех, с течением же времени только самых красивых из них, а потом тех, на кого падет жребий». Овидий в «Посланиях с Понта» (IV,10) также рисует непривлекательный образ гениохов и ахейцев: «Какой бы лай ни подняли чудовища из обрубленного паха Сциллы, все же гениохские корабли причинили морякам больше вреда. Ты не можешь сравнить и Харибду с враждебными ахейцами, хотя она трижды изрыгает трижды выпитую морскую воду. Хотя [эти племена] свободнее плавают в правой части [Понта], и эта сторона небезопасна от них». Впрочем, вполне вероятны и брачные связи, что подтверждают материалы погребения 14 могильника Лобанова щель близ Новороссийска (молодая женщина 20-24 лет с инвентарем конца VI – первой половины V в. до н.э., находящим аналогии на территории современной Абхазии) (59) (Рис.11,4). Здесь можно строить только догадки – в могильнике, которому присущи исключительно коллективные (семейные) и парные захоронения, найдено одиночное погребение молодой женщины грацильного телосложения с зажившей травмой на черепе. Отдельные «колхидские» предметы проникали и далее, в более северные районы, но здесь они могли потерять свое первоначальное предназначение. Упомяну в этой связи две странные и не имеющие аналогов свинцовые булавки из меотского погребения 343з могильника Старокорсунского городища № 2 (60), представляющие собой переделанные фибулы с расширением в средней части дужки, характерные для бзыбской колхидской культуры (61) (Рис.11,5).
Во второй половине IV в. до н.э. на территории Абхазии происходят какие-то катастрофические события, связанные с проникновением сюда, скорее всего, через перевалы Главного Кавказского хребта, меотского воинского контингента из Прикубанья и появлением конских жертвоприношений по меотскому обряду (62). Любопытна локализация меотских комплексов и отдельных находок в Абхазии – подавляющее большинство из них сосредоточено в районе Сухуми, между Диоскуриадой и устьем реки Кодор (Гюэнос, Алексеевское ущелье, устье реки Келасури, Агудзера, Ахул-абаа, замок Баграта, парк Н.Н. Смецкого, Хипста). Кроме того, меотские мечи найдены в погребениях Гуадиху и Сухумской горы. Почти все эти пункты, кроме находящегося несколько южнее Гюэноса (г. Очамчира в Абжуйской Абхазии) и значительно севернее Хипсты (район Гудауты) сосредоточены в районе Сухуми, между Диоскуриадой и устьем реки Кодори. Во-первых, этот район находился в предшествующее время на стыке двух культур (бзыбской и ингури-рионской), в своего рода пограничной зоне. Во-вторых, именно сюда по Кодорскому ущелью выходит одна из основных дорог, связывающих через сравнительно легко проходимые перевалы Северо-западный Кавказ и Западное Закавказье. Не исключено, что именно через эти перевалы меотский воинский контингент проник на территорию Абхазии.
О каких-то крупных военных столкновениях говорится и во фрагментах надписи из Эшерского городища, относимой к концу IV – началу III вв. до н.э. (63) Возможно, на стабильность ситуации в регионе повлияли также действия боспорского царя Эвмела (310/309-304/303 гг. до н.э.), успешно боровшегося с пиратством гениохов и ахеев и поставившего своей целью покорение племен, населявших Черноморское побережье Кавказа. В это же время, отметим, прекращается и чеканка колхидок.
М.Ф. Высокий, в отличие от В.Р. Эрлиха (64), не связывает появление конных отрядов из Прикубанья с запустением городища Гюэноса, обращая внимание на то, что «жизнь на городище прекращается, судя по археологическим данным, самое позднее – в начале IV в. до н.э., в то время как захоронения конских черепов сам автор датирует второй половиной IV в. до н.э., так что разница между этими событиями – лет 40-50» (65). Кроме того, исследователь отмечает «отсутствие следов насильственного разрушения (пожара, пр.) на городище Гюэноса в указанную эпоху (начало IV в. до н.э.)» (66). Как представляется, оба автора не совсем правы. В начале IV в. до н.э. происходит запустение поселения только на изученным относительно недавно и относительно хорошо восточном холме. Как в свое время совершенно справедливо и осторожно оговаривал автор раскопок С.М. Шамба, «данное положение распространяется пока что лишь на восточный холм» (67). Что же касается двух других холмов и поселения вокруг – там хорошо представлены материалы IV-III и даже III-I (особенно, к северу от западного холма) вв. до н.э. (68) Во-вторых, во рву западного холма во время работ 1935-1936 гг. были засвидетельствованы следы сильного пожара, предположительно, вызванного нападением врага и имевшего место примерно в то время, о котором идет речь (69). Речь идет о «мусоре пожарища, одновременно выброшенном с площадки в ров» (70). Таким образом, имели место как разрушение города, так и запустение его части, причем эти события могли быть не одновременными. После этого город был восстановлен, хотя и, очевидно, в меньших размерах. Вполне логично было бы попытаться как-то связать эти события с появлением здесь воинского отряда из-за гор, с Прикубанья.
С чем же связано (кроме активности пиратов и борьбы с ними) осложнение ситуации в регионе и появление меотского воинского контингента на южных склонах Главного Кавказского хребта, в таком отдалении от родной для них Кубани? Наши работы (2006-2013 гг.) на Джантухском могильнике в горной части Восточной Абхазии позволяют ставить вопрос о выделении яркого и своеобразного локального варианта Ингури-Рионской колхидской культуры (71). К нему, кроме Джантухского некрополя (г. Ткуарчал), относятся могильники Шубара-2 (бассейн Гумисты) и Ларилари (Сванетия).
В позднеколхидский период, в VI-II вв. до н.э., преемственность погребального обряда прослеживается только на периферии Ингури-Рионской культуры, в горах и предгорьях. Именно здесь, о чем свидетельствуют могильники Джантух и Ларилари, формируется своеобразная материальная культура, в наибольшей степени связанная с кобано-колхидскими традициями. Обращает на себя внимание «пережиточный» облик ряда типов инвентаря, характерных для этих могильников. Таким образом, в горных районах Западного Закавказья сохраняются архаические черты как в погребальном обряде, так и в материальной культуре. Еще одна особенность этих могильников – наличие заметной группы предметов, связанной с культурой ранних кочевников.
Наличие как «кобанских», так и «колхидских» черт, а также предметов, связываемых с культурой ранних кочевников и античного импорта, объясняется местоположением могильника на древнем торговом пути, связывающем Колхиду и Центральный Кавказ и получившем позднее название Мисимианского. Население, оставившее Джантухский могильник, обеспечивало функционирование важнейших для того времени торговых маршрутов, связывающих Западное Закавказье и Северный Кавказ. Учитывая все это, можно говорить о существовании в рамках позднеколхидской Ингури-Рионской культуры своеобразного Джантухско-Лариларского локального варианта. Вероятно, к данному варианту относятся также могильники Шубара-2 (бассейн Гумисты) и Усахело, в таком случае, очевидно, что племена, оставившие эти памятники, контролировали практически все перевальные пути между Колхидой и Северным Кавказом.
Обратим внимание на упоминание Геродота (III,97) о племенах, проживающих между колхами и Кавказским хребтом. Кроме того, Страбон говорит о племенах фтирофагов и соанов, живущих «над» колхами (XI,II,14; XI,II,19), о «народностях», живущих выше Диоскуриады (XI,II,16). Соаны «господствуют над всеми народностями вокруг них, занимая вершины Кавказа, возвышающиеся над Диоскуриадой». По нашему мнению, именно с фтирофагами и соанами Страбона можно связывать племена Джантухско-Лариларского варианта. Соответственно, «могущество» соанов, о котором говорит Страбон, было обусловлено их господством над основными перевальными маршрутами через Главный Кавказский хребет. Вероятно, существует какая-то связь, хотя, возможно, и не совсем прямая, между древними соанами и современными сванами. Тем не менее, здесь стоит вспомнить гипотезу Н.Я. Марра о двух субстратах (картвельском и абхазо-адыгском) в этногенезе сванов, а также выделение С. Джанашиа черкесских элементов не только в лексике, но и в морфологии сванского языка (72). Очевидно, объективное изучение свано-абхазо-адыгских связей – это дело будущего (73).
Такая трактовка памятников типа Джантух и Ларилари позволяет предложить гипотезу, объясняющую появление на территории Абхазии во второй половине IV в. до н.э. меотских комплексов. Как предполагает М.Ф. Высокий, контингенты представителей меотской культуры выполняли функции пограничной охраны, будучи нанятыми на службу Диоскурией (74). Было бы логично допустить, что расширение зоны контроля населения, оставившего Джантухский могильник, на всю территорию горной части Северо-западного Закавказья (в частности, район Шубары в предшествующий исторический период относился к Бзыбской колхидской культуре, теперь же культурная принадлежность этого могильника меняется) и установление его господства над перевальными коммуникациями серьезно обеспокоило как Диоскурию, так и местных правителей и, возможно, стало причиной прекращения жизни на восточном холме городища греческого полиса Гиэноса в начале IV в. до н.э. Именно в связи с этим происходит приглашение на территорию современной Абхазии меотского воинского контингента, при том, что меотские племена Северо-западного Кавказа, бесспорно, сами были заинтересованы в бесперебойном функционировании перевальных коммуникаций. Отметим сразу, что данная гипотеза ни в коей мере не исключает более длительной истории взаимоотношений между древним населением центральной/северо-западной Колхиды и меотскими племенами, на что вполне справедливо обращает внимание В.Р. Эрлих (75). Именно наличие устойчивых коммуникаций между Северо-западным Кавказом и Западным Закавказьем могло побудить меотов отправить некий воинский контингент для защиты приморских поселений Колхиды.
В этой связи любопытно, что в Джантухском могильнике обнаружена достаточно заметная серия античного керамического импорта VI-II вв. до н.э. В соседних же районах современной Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкессии античный импорт этого времени весьма немногочислен. В своей недавней работе О.В. Маан (76) указывает на наличие античного импорта III-II вв. до н.э. в Чегемском кургане-кладбище (Кабардино-Балкария). Но ранние погребения Чегемского кургана-кладбища датируются, на самом деле, II-I вв. до н.э. (77), а обнаруженная там античная керамика по своему происхождению связана, вероятно, с городами Боспора (кувшины боспорского производства, канфар, идентичный «так называемым малоазийским канфарам из городов Боспорского царства») (78). Поэтому логично предположить, что античный керамический импорт во II-I вв. до н.э. поступал в Кабардино-Пятигорье не из-за гор Главного Кавказского хребта, то есть не с юга, а с Тамани и Прикубанья, то есть с запада. Более того, анализ комплекса родосской клейменой керамической тары конца 50-х – 40-х гг. III в. до н.э. из Грушевского городища (окраина современного г. Ставрополя) привел В.И. Каца к выводу о том, что поступала она туда не постоянно, а импульсивно, и не через Прикубанье, а с рынка Танаиса в Нижнем Подонье (79). С чем был связан такой сложный и «кружной» путь древних торговцев? Вероятно, все же, с тем, что вплоть до, по крайней мере, II в. до н.э. путь через перевалы Большого Кавказа для античных купцов был закрыт и они искали обходные маршруты.
Опасное усиление племен Джантухско-Лариларского варианта объясняет и другой факт, уже привлекавший внимание исследователей (80): необычную для Западного Закавказья насыщенность оружием захоронений местного населения в районе современного Сухума (Эшера, Гуадиху, Красный Маяк). При этом, что также указывает на конфронтационный характер отношений между двумя группами древнего населения Абхазии, в многочисленных погребениях этого времени в районе современного Сухума полностью отсутствуют какие-либо предметы, связанные своим происхождением с Джантухско-Лариларским вариантом.
Тема транскавказских связей в эпоху поздней бронзы – раннего железа представляется столь обширной и значительной, что изложенное мною сейчас может считаться только лишь введением в неё, очередной попыткой постановки вопроса. Очевидно только, что Главный Кавказский хребет в древности не был непреодолимой стеной, разделяющей народы, его, скорее, можно сравнить с мостом, соединяющим в единое взаимодополняющее целое родственные археологические культуры. Безусловно, Западный и Центральный Кавказ, как в своей северной, так и в своей южной части, представлял собой определенное культурное единство. Оживленные связи через горные ущелья и перевалы кажутся таким контрастом с нашим временем, когда Северный и Южный Кавказ связывают только четыре шоссейных и две железные дороги, причем половина из этих коммуникаций не предполагает сквозного движения.
Примечания
(1) - Козенкова В.И. Культурно-исторические процессы на Северном Кавказе в эпоху поздней бронзы и в раннем железном веке (Узловые проблемы происхождения и развития кобанской культуры). М. 1996. С. 8.
(2) - Козенкова В.И. Кобанская культура. Восточный вариант. САИ. В2-5. М. 1977. С.5.
(3) - Козенкова В.И. Кобанская культура. Западный вариант. САИ. В2-5. М. 1989. С. 5.
(4) - Миллер А. Разведки на Черноморском побережье Кавказа в 1907 году. // Известия Императорской Археологической комиссии. Вып. 33-й. СПб. 1909. С. 82. Рис. 11,1.
(5) - Клейн Л.С., Миняев С.С., Пиотровский Ю.Ю., Хейфец О.И. Дискуссия о понятии «археологическая культура» в проблемном археологической семинаре Ленинградского университета // СА. 1970. № 2. С. 300.
(6) - Скаков А.Ю., Эрлих В.Р. О хронологии «киммерийских» и раннескифских древностей. // Древности Евразии: от ранней бронзы до раннего средневековья. Памяти В.С. Ольховского. М. 2005. С. 217,221 и др.
(7) - Скаков А.Ю. Проблемы выделения археологических культур эпохи поздней бронзы – раннего железа в Западном Закавказье. // Современные проблемы археологии России. Материалы Всероссийского археологического съезда 23-28 октября 2006 г. Новосибирск. Том I. С. 461-463; Скаков А.Ю. Некоторые проблемы истории Северо-западного Закавказья в эпоху поздней бронзы – раннего железа. // КСИА. Вып. 223. М. 2009. С. 149; Скаков А.Ю. К вопросу о выделении археологических культур в Западном Закавказье. // Традиции народов Кавказа в меняющемся мире: преемственность и разрывы в социокультурных практиках. Сборник статей к 100-летию со дня рождения Леонида Ивановича Лаврова. СПб. 2010.
(8) - Мошинский А.П., Скаков А.Ю. Кобано-колхидская культурно-историческая общность: внутренняя структура и отражающие её понятия // В.Ф. Миллер и актуальные проблемы кавказоведения. I Всероссийские Миллеровские чтения. Тезисы докладов. Владикавказ. 2008. С. 28-29.
(9) - Березин Я.Б., Дударев С.Л. Могильник «Лермонтовская скала (у реки)» - памятник раннего железного века Пятигорья. // Материалы по изучению историко-культурного наследия Северного Кавказа. Вып. I. Археология. Ставрополь. 1998. С. 181,182; Петренко Владимира. Краснознаменский могильник. Элитные курганы раннескифской эпохи на Северном Кавказе. М.-Берлин-Бордо. 2006. С. 87, ссылка 212; Березин Я.Б., Каминский В.Н., Малашев В.Ю. Татарское городище и формирование памятников типа Татарка-Вербовка. М. 2012. С. 46.
(10) - Скаков А.Ю. Об одной группе поясных пряжек кобано-колхидской культурно-исторической общности. // Проблемы археологии Кавказа. (Сборник группы по археологии Кавказа). Вып. 1. М. 2012. С. 132-147.
(11) - Скаков А.Ю., Эрлих В.Р. О хронологии «киммерийских» и раннескифских древностей. // Древности Евразии: от ранней бронзы до раннего средневековья. Памяти В.С. Ольховского. М. 2005. С. 216,217. Рис. 6,1-6.
(12) - Скаков А.Ю. Погребальные памятники Бзыбской Абхазии X-VII вв. до н.э. // РА. 2008. № 1. С. 22. Рис. 5,3-9.
(13) - Вальчак С.Б., Скаков А.Ю. Дигорские «пекторали» предскифского периода. // РА. 2003. № 3.
(14) - Скаков А.Ю. Крестовидные подвески-навершия в кобано-колхидских древностях. // Древности Западного Кавказа. Вып. I. Краснодар. 2013. С. 29-43.
(15) - Скаков А.Ю. Колокольчики «казбекского типа». // Труды III (XIX) Всероссийского археологического съезда. Великий Новгород – Старая Русса. 2011 г. Том I. СПб.-М.-Великий Новгород. С. 383-385.
(16) - Скаков А.Ю. Некоторые проблемы истории Северо-западного Закавказья в эпоху поздней бронзы – раннего железа. // КСИА. Вып. 223. М. 2009. С. 163. Рис. 6,1-16.
(17) - Скаков А.Ю. Ещё раз к вопросу о кобано-колхидском единстве. // Город и степь в контактной евро-азиатской зоне. Третья Международная научная конференция, посвященная 75-летию со дня рождения профессора Г.А. Федорова-Давыдова. Тезисы докладов. М. 2006. С. 45-47.
(18) - Воронов Ю.Н. Западнокавказская этнокультурная общность эпохи поздней бронзы и раннего железа (колхидско-кобанская культура). // VIII Крупновские чтения (тезисы докладов). Нальчик. 1978. // Материалы по изучению историко-культурного наследия Северного Кавказа. Вып.VIII. Крупновские чтения, 1971-2006. М. 2008. С. 192; Воронов Ю.Н. Древняя Апсилия: источники, историография, археология. Сухум. 1998. С. 15,16; Воронов Ю.Н. Колхида в железном веке. Вопросы хронологии и интерпретации памятников VIII в. до н.э. – VIII в. н.э. // Научные труды. Том I. Сухум. 2006. С. 58-73; Панцхава Л., Сулава Н., Папуашвили Р. Колхидская, кобанская или колхидско-кобанская? // Кавказоведение. № 4. Тбилиси. 2003.
(19) - Скаков А.Ю. К вопросу об использовании перевалов Западного Кавказа в эпоху раннего железа. // Производственные центры, источники, «дороги», ареал распространения. Материалы тематической научной конференции. СПб. 2006. С. 80-85; Скаков А.Ю. К вопросу о функционировании перевальных коммуникаций на Западном и Центральном Кавказе в древности. // Восток в эпоху древности. Новые методы исследований: междисциплинарный подход, общество и природная среда. Тезисы конференции. М. 2007. С. 44-45.
(20) - Ростунов В.Л. Природно-климатические условия и заселение горной зоны Центрального Кавказа в эпоху энеолита – средней бронзы. // Материалы и исследования по археологии Северного Кавказа. Вып. 3. Армавир. 2004. С. 110,117.
(21) - Скаков А.Ю. Некоторые проблемы истории Северо-западного Закавказья в эпоху поздней бронзы – раннего железа. // КСИА. Вып. 223. М. 2009. С. 150.
(22) - Скаков А.Ю. Протокобанская эпоха на Кавказе. // Кавказ: история, культура, традиции, языки. Материалы международной научной конференции, посвященной 75-летию Абхазского института гуманитарных исследований им. Д.И. Гулиа 28-31 мая 2001 г. Сухум. 2004. С. 194.
(23) - Там же.
(24) - Скаков А.Ю. Протокобанская эпоха на Кавказе. // Кавказ: история, культура, традиции, языки. Материалы международной научной конференции, посвященной 75-летию Абхазского института гуманитарных исследований им. Д.И. Гулиа 28-31 мая 2001 г. Сухум. 2004. С. 191.
(25) - Скаков А.Ю. Об одной категории протокобанских украшений. // РА. 2003. № 1. С. 91-102.
(26) - Скаков А.Ю. Некоторые проблемы истории Северо-западного Закавказья в эпоху поздней бронзы – раннего железа. // КСИА. Вып.223. М. 2009. С. 155-159.
(27) - Скаков А.Ю., Джопуа А.И. Джантухский могильник в Абхазии: новые открытия. // Проблемы древней и средневековой археологии Кавказа. Вторая Абхазская Международная археологическая конференция (8-12 ноября 2008 г.). Посвящена памяти М.М. Трапш. Материалы конференции. Сухум. 2011. С. 134,135; Скаков А.Ю. Погребальные ямы Колхиды. // Вопросы древней и средневековой археологии Кавказа. Грозный-М. 2011. С. 103,104.
(28) - Скаков А.Ю. Об одной группе поясных пряжек кобано-колхидской культурно-исторической общности. // Проблемы археологии Кавказа. (Сборник группы по археологии Кавказа). Вып.1. М. 2012. С.133. Рис. 1,6.
(29) - Кузнецова Т.М. Были ли киммерийцы кочевниками? // Северный Кавказ и мир кочевников в раннем железном веке. Сборник памяти М.П. Абрамовой. М. 2007.
(30) - Там же. С. 219.
(31) - Об этом подробнее см. Махортых С.В. Об актуальных вопросах раннескифской археологии // Скифы и сарматы в VII-III вв. до н.э.: палеоэкология, антропология и археология. М. 2000. С. 188.
(32) - Погребова М.Н. О маршрутах первых походов киммерийцев в Переднюю Азию // «Музейнi читання». Матерiали Мiжнародноi науковоi конференцii, присвяченоi 90-лiттю з дня народження видатного украiнського археолога О. I. Тереножкiна. Музей iсторичнiх коштовностей Украiни – 3 лютого 1998 р. Киiв. 1998. С. 28,29.
(33) - Крупнов Е.И. О походах скифов через Кавказ // Вопросы скифо-сарматской археологии. М. 1954.
(34) - Скаков А.Ю., Джопуа А.И, Шамба Г.К. Новый могильник колхидской культуры в Бзыбской Абхазии // Материалы и исследования по археологии Северного Кавказа. Вып. 4. Армавир. 2004. С. 68, 69.
(35) - Дьяконов И.М. Киммерийцы и скифы на Древнем Востоке // РА. 1994. № 1. С. 108.
(36) - Секретная миссия в Черкесию русского разведчика барона Ф.Ф. Торнау. Нальчик. 1999. С. 238, 240.
(37) - Квирквелия Г.Т. К вопросу о возможности использования киммерийцами меотидо-колхидского пути // Вопросы археологии Грузии. III. Тбилиси. 1985. На груз. яз. С. 121, 122.
(38) - Воронов Ю.Н. Ещё раз о раннесредневековых перевальных путях через Западный Кавказ // XVII «Крупновские чтения» по археологии Северного Кавказа (тезисы докладов). Майкоп. 1992. С. 69.
(39) - Скаков А.Ю., Джопуа А.И. Джантухский могильник в Абхазии: новые открытия. // Проблемы древней и средневековой археологии Кавказа. Вторая Абхазская Международная археологическая конференция (8-12 ноября 2008 г.). Посвящена памяти М.М. Трапш. Материалы конференции. Сухум. 2011. С. 134. Рис. 10; Скаков А.Ю., Джопуа А.И. Джантухский могильник эпохи раннего железа в Абхазии (предварительная публикация). // Евразия в скифо-сарматское время. Памяти Ирины Ивановны Гущиной. Труды ГИМ. Вып.191. М. 2012. С. 223. Рис. 4,1.
(40) - Деген-Ковалевский Б.Е. К истории железного производства Закавказья. По материалам раскопок Чуберской железоплавильни – В. Свания // Известия ГАИМК. Вып. 120. Из истории древней металлургии Кавказа. М.-Л. 1935. С.319-325.
(41) - Эсхил. Трагедии в переводе Вячеслава Иванова. М. 1989. С. 549, 550.
(42) - Мусбахова В.Т. Сравнительно-историческое изучение текста и проблемы авторства (на материале трагедии «Прометей Прикованный»). Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. СПб. 2010.
(43) - Мусбахова В.Т. Комплекс античных свидетельств о локализации царства Ээта в Прикубанье. // Шестая Международная Кубанская археологическая конференция. Материалы конференции. Краснодар. 2013. С. 301-306.
(44) - Мусбахова В.Т. 2010. С. 12.
(45) - Мусбахова В.Т. 2013. С. 302.
(46) - Там же.
(47) - Там же. С. 302,303.
(48) - Там же. С. 303,304.
(49) - Там же. С. 304.
(50) - Там же. С. 304,305.
(51) - Там же. С. 303.
(52) - Каменецкий И.С. Меоты и греческая колонизация // Местные этно-политические объединения Причерноморья в VII-IV вв. до н.э. Материалы IV Всесоюзного симпозиума по древней истории Причерноморья, Цхалтубо-Вани, 1985. Тбилиси. 1988. С. 84.
(53) - Малиновский Бронислав. Избранное: Аргонавты западной части Тихого океана. М. 2004; Мосс М. Очерк о даре // Мосс М. Общества. Обмен. Личность: Труды по социальной антропологии. М. 1996.
(54) - Скаков А.Ю., Джопуа А.И. Культовая вымостка и «тайник»: неизвестные особенности колхидского погребального обряда на могильнике Джантух. // Шестая Международная Кубанская археологическая конференция. Материалы конференции. Краснодар. 2013. С. 381-384.
(55) - Членова Н.Л. Могильник VI в. до н.э. Султан-гора III под Кисловодском. // Древности Евразии в скифо-сарматское время. М. 1984. С. 235,236. Рис. 1; Козенкова В.И. 1989. Табл. XXXIII,4.
(56) - Петренко В.Г. Погребальные комплексы и находки у с. Пелагиада. // СА. 1984. № 2. Рис. 2,1.
(57) - Козенкова В.И. 1989. С. 33.
(58) - Прокопенко Ю.А., Охонько Н.А. Вербовский могильник кон. IV – III в. до н.э. (северо-западные окраины г. Ставрополя). Ставрополь. 2012. С. 14,31.
(59) - Дмитриев А.В., Малышев А.А. Могильник VI-II вв. до н.э. в устье Лобановой щели. // Историко-археологический альманах. Вып.5. Армавир-М. 1999. С. 26,45,48. Рис. 21; Медникова М.Б. Могильник Лобанова щель: население Северного Причерноморья в I тыс. до н.э. по антропологическим данным. // Историко-археологический альманах. Вып.5. Армавир-М. 1999. С. 60.
(60) - Лимберис Н.Ю., Марченко И.И. Меотские древности VI-V вв. до н.э. (по материалам грунтовых могильников правобережья Кубани). Краснодар. 2012. С. 70,106. Рис. 27,1, 41,6.
(61) - Скаков А.Ю. Фибулы древней Колхиды: происхождение, типология, хронология. // Revista Arheologică (Археологический журнал). Serie noua. Vol.IV. nr.2. Chişinău. (Кишинев). 2008. С. 94,95. Рис. 7,17,18.
(62) - Эрлих В.Р. Меотское святилище в Абхазии // ВДИ. 2004. № 1.
(63) - Высокий М.Ф. Греческая колонизация Восточного Причерноморья: итоги и перспективы исследования // Проблемы истории, филологии, культуры. Вып.XIV. Москва-Магнитогорск. 2004. С. 406,418,419.
(64) - Эрлих В.Р. 2004. С. 171,172.
(65) - Высокий М.Ф. 2004. С. 404.
(66) - Там же.
(67) - Шамба С.М. Гюэнос-I. Тбилиси. 1988. С. 64.
(68) - Качарава Д.Д. Город Гюэнос в античную эпоху. (К истории городов Восточного Причерноморья). Историко-археологическое исследование. Автореферат диссертации канд. ист. наук. Тбилиси. 1972. С. 15,20,21; Воронов Ю.Н. Гиенос // СА. 1976. № 4. С. 47-52. Рис. 2-5.
(69) - Качарава Д.Д. 1972. С. 15.
(70) - Соловьев Л.Н. Энеолитическое селище у Очамчирского порта в Абхазии // Сборник материалов по истории Абхазии. I. Сухуми. 1939. С. 20.
(71) - Скаков А.Ю., Джопуа А.И. Джантухский могильник – памятник локального варианта Ингури-Рионской колхидской культуры. // Отражение цивилизационных процессов в археологических культурах Северного Кавказа и сопредельных территорий. Юбилейные XXV «Крупновские чтения» по археологии Северного Кавказа. Тезисы докладов. Владикавказ. 2008. с.345-347.
(72) - Джанашиа Симон. Черкесские дневники. Тбилиси. 2007. С. 167,168,188,195,201.
(73) - Скаков А.Ю., Джопуа А.И., Козубова А. Открытия Г.К и С.М. Шамба на могильнике Джантух: новый взгляд на старые находки. // Проблемы древней и средневековой археологии Кавказа. Материалы Третьей Абхазской международной археологической конференции, посвященной памяти Г.К. Шамба (28 ноября – 1декабря 2011 года, г. Сухум). Сухум. 2013. С. 42.
(74) - Высокий М.Ф. 2004. С. 404,405.
(75) - Эрлих В.Р. Узда Колхиды и Центральной Грузии античной эпохи: к проблеме выделения традиций // Археология и палеоантропология евразийских степей и сопредельных территорий. М. 2010. С. 101,102.
(76) - Маан О.В. Из истории торгово-экономических связей древней и средневековой Абхазии. Сухум. 2012. С. 63.
(77) - Керефов Б.М. Памятники сарматского времени Кабардино-Балкарии. Нальчик. 1988. С. 29.
(78) - Керефов Б.М. Чегемский курган-кладбище сарматского времени. // Археологические исследования на новостройках Кабардино-Балкарии в 1972-1979 гг. Том 2. Нальчик. 1985. С. 186,187.
(79) - Кац В.И. Комплекс родосской клейменой керамической тары с Грушевского городища. // Боспорский феномен: погребальные памятники и святилища. Материалы Международной научной конференции. Часть 1. СПб. 2002. С. 253.
(80) - Сапрыкин С.Ю. Греческие полисы Причерноморья (эпоха архаики и ранней классики) // Античный полис. Курс лекций. М. 2010. С. 83,84.
Список сокращений
ВДИ – Вестник древней истории.
ГАИМК – Государственная Академия истории материальной культуры.
ГИМ – Государственный Исторический музей.
КСИА – Краткие сообщения Института археологии РАН
РА – Российская археология
СА – Советская археология
САИ – Свод археологических источников.
Скаков Александр Юрьевич – к.и.н., н.с. Института археологии РАН, с.н.с. Института востоковедения РАН.
Источник: Древняя и средневековая культура адыгов. Материалы Международной научно-практической конференции (г. Нальчик 16-20 октября 2013 г.). Нальчик. 2014. С.151-172.
археология Кавказ
