РЕЛИГИЯ И МОДЕРНИЗАЦИЯ В РАЗВИВАЮЩИХСЯ ОБЩЕСТВАХ
Публикации | ПОПУЛЯРНОЕ | Владимир ХОРОС | 10.04.2014 | 00:00
Данная тема очень важна как для современного мира в целом, так и, в частности, для народов Кавказа. Конечно, ее невозможно исчерпать не то, что в отдельном выступлении, но и в большой книге. Просто как человек, достаточно долго занимавшийся проблематикой модернизации, а также цивилизаций, я попробую высказать некоторые соображения.
Модернизация – это всемирно-исторический процесс перехода от традиционного общества к современному, от аграрного к индустриальному. Этот процесс берет начало примерно в XVI в., и для многих стран в мире еще не завершен. С точки зрения нашей темы – роли религии в процессе модернизации – здесь есть своя проблема, своя диалектика. Религия – это создание и атрибут традиционного общества, а модернизация – это переход к новому типа социума. Но переход этот не есть полное отрицание или изживание прошлого, базовых ценностей традиционного общества (а религия, несомненно, принадлежит к таковым). Поэтому модернизация всегда есть синтез традиционных и современных элементов, и от того, насколько он будет удачным, продуктивным, органичным, зависит и успех модернизации. Так что религия в той или иной степени может способствовать модернизации так же, как в чем-то, естественно ей препятствовать.
Посмотрим на этот аспект, обратившись к примерам конкретных религий. Со времен Макса Вебера хорошо известно, какую роль в модернизации европейских обществ сыграл протестантизм. Он провозгласил религиозную свободу личности, что было началом пути к буржуазным свободам вообще. Именно протестанты в Голландии и Англии открыли серию буржуазных революций в Европе; именно протестантские общины с их началами выборности и самоуправления способствовали становлению форм буржуазной демократии. Значителен был вклад реформации и в сферу образования – перевод Библии на национальные языки, организация народных библиотек, гимназий.
Конечно, это не значит, что только протестантизм «приложил руку» к формированию буржуазной формации – последняя складывалась из различных других предпосылок (становление мануфактур, бирж, акционерных обществ, института частной собственности, новых форм права и т.д.). Кроме того, и католичество, с которым боролся протестантизм, внесло немалый вклад – через организацию университетов и религиозную схоластику – в становление рационального познания. Но именно «протестантская этика» принесла религиозное санкционирование мирской активности, предпринимательства, жизненного успеха как знака «избранности», «благословенности» человека. Это, кстати, помогло преодолеть на рубеже Нового времени «торгашеский феодализм» (термин Э.Ю. Соловьева) или «ложный капитализм» позднего средневековья, выступавшего в формах ростовщичества, феодального банковского стяжательства, конкистадорства и пр. В противовес такому докапиталистическому стяжательству, часто переходившему в ограбление общества, протестантизм выдвинул идею «честного» предпринимательства, исповедующего идеалы умеренности, экономности и прилежания.
Разумеется, в процессе европейской модернизации христианская религия выступала не только преобразовательным фактором, но и тормозом – достаточно вспомнить деятельность инквизиции или контрреформации. Эта двойственная роль религии прослеживается и в других регионах или цивилизациях.
Возьмем Индию, модернизация которой после обретения независимости шла достаточно успешно. И здесь несомненно сказались традиции многовековой Индийской цивилизации, центральной религией которой являлся индуизм (о буддизме, который тоже возник в Индии, но получил большее распространение и влияние в других регионах, мы говорить не будем). Индуизм, ведическая религия, сформировала богатые интеллектуальные традиции. Уже две тысячи лет назад программа брахманского обучения включала, помимо изучения священных текстов и ритуалов, фонетику, грамматику, стихосложение, астрономию, медицину, историю и пр. В рамках индуизма сложились различные философские школы и учения логики, впоследствии способствовавшие формированию рационального познания.
Правда, Индийская цивилизация (в том числе и религия) долгое время переживала состояние упадка, что отчасти объяснялось периодическими завоеваниями (от Делийского султаната до Британской империи), отчасти кастовой системой с ее угнетением низших каст и неприкасаемых. Но в XIX – начале XX вв. Индийская цивилизация и индуизм прошли через так называемое Религиозное возрождение. Его представители, выдающиеся мыслители Раммохан Рой, Сурендранатх Банерджи, Свами Вивекананда, Ауробиндо Гхош и другие сумели синтезировать западные ценности личности и свободы и собственное цивилизационное наследие, его мудрость и экзистенциальную глубину, внушить своим соотечественникам веру в его непреходящее значение и жизненность. Эту эстафету подхватили великие общественные и политические деятели, основатели независимой индийской государственности Махатма Ганди и Джавахарлал Неру.
Интеллектуальные традиции Индийской цивилизации и религиозной мысли, думается, причастны к успехам модернизации в Индии, в частности, достижениям в электронных технологиях и компьютерном программировании. По этому показателю Индия и ее специалисты выделяются не только среди развивающихся стран, но и среди некоторых развитых.
Вместе с тем и в этом случае не надо идеализировать религиозное наследие. Кастовая система, официально отмененная в Индии, продолжает существовать, и бедственное положение низших каст и неприкасаемых остается препятствием на пути национального развития. Кроме того, в рамках индуизма выросло религиозное течение коммунализма, отличающееся агрессивностью и нетерпимостью к другим конфессиям. Это обстоятельство составляет сегодня немалую политическую и идеологическую проблему для Индии.
Посмотрим теперь, как протекало встраивание традиционного цивилизационного (в том числе религиозного) наследия в процесс модернизации в Китае. Здесь не было столь безусловно преобладающей и широко распространенной религии, как христианство, индуизм или ислам. Течения, которые можно отнести к собственно религиям – даосизм и буддизм, охватывали сравнительно небольшую долю населения. Наиболее репрезентативным для Китая стало конфуцианство, которое по справедливости считается своего рода «визитной карточкой» Китайской цивилизации. Конфуцианство – это не религия, а скорее моральное учение, хотя при желании в нем можно усмотреть некоторые признаки религии.
Что в конфуцианстве как продукте традиционной мысли могло способствовать последующей модернизации? Прежде всего характерный для него рационализм. В конфуцианстве нет ничего неясного, мистического. Оно отстаивает идеалы семьи, долг младших перед старшими, примат коллективных или групповых интересов над индивидуальными. Все это закреплено в системе четких правил и ритуалов, скрепляющих общество. В рамках конфуцианства с давних времен была создана оригинальная система экзаменов, назначением которой был отбор наиболее способных людей для нужд управления или интеллектуальной деятельности. Конфуцианству был свойственен дух просветительства, культ знания. Короче говоря, конфуцианство обеспечивало единство общества и возможность его мобилизации для тех или иных целей.
Неудивительно, что во времена средневековья (XIV-XV вв.) в Китайской цивилизации сложились определенные предпосылки для модернизации (развитие товарно-денежных отношений, торговли, ремесел, структур рациональной бюрократии и пр.). И тем не менее спонтанная модернизация здесь не произошла, развитие застопорилось. Почему? Препятствием, как ни парадоксально это звучит, стали именно достижения Китайской цивилизации. Для своего времени она была настолько развита, «разработана», что у китайцев выработалось чувство превосходства, интеллектуального и геополитического высокомерия по отношению к окружающему миру, даже нежелание контактировать с ним и чему-то учиться у него. Не случайно Китай считал себя «Срединной империей» в сравнении с другими, «варварскими» народами.
Результатом был застой и последующий кризис, который наступил именно тогда, когда Китай столкнулся с уже набравшим высокий темп модернизации Западом. Последствия этого столкновения были чрезвычайно болезненны для китайского общества. Полтора века здесь царила смута внутренних конфликтов, иностранных вторжений, гражданских войн. И лишь после объединения страны коммунистами, а также после преодоления крайностей маоизма Китай, наконец, вышел на дорогу модернизации и стал двигаться по ней чрезвычайно быстро.
В свое время Макс Вебер отрицал возможность зарождения предпринимательского духа в рамках конфуцианства. Время показало, что он ошибся. Сейчас в научной литературе стал общепринятым термин «конфуцианская экономика» (которая, кстати сказать, сначала проявила себя в Японии и Южной Корее, где исторически сильно было влияние конфуцианства). Оказалось, что конфуцианство с его культом семьи может способствовать малому бизнесу; что хотя для конфуцианского образа мысли первична группа, она способна учитывать интересы индивида и его личную инициативу. Конфуцианство способствует обеспечению в бизнесе определенного порядка (ли), сотрудничества, чувства «взаимности». Авторитаризм, характерный для конфуцианства, не исключает диалога между членами группы и права на автономное суждение. Наконец, важно также воспитание конфуцианской этикой чувства долга и ответственности, необходимых в любой предпринимательской среде.
Таким образом, успех и эффективность нынешнего экономического развития в Китае, которое сегодня поражает весь мир, могут быть в определенной степени связаны с использованием ценностей и институтов традиционного (или реформированного) конфуцианства. Что же касается политической сферы, то можно также усмотреть здесь влияние конфуцианских традиций. А именно – существование определенных сдержек и противовесов в рамках авторитарных политических структур, рациональные принципы функционирования административного аппарата, выработку механизма регулярной сменяемости власти. В той или иной мере эти правила и принципы имели место еще в императорском Китае, на новой основе они внедряются в политическую деятельность правящей КПК.
Не случайно нынешние руководители Китая часто апеллируют к конфуцианским традициям. Отношения между поколениями политиков формируются в духе «сыновней почтительности» или иерархии «учитель-ученик». В выступлениях лидеров и политических программах используются образцы заповедей прошлого («переходя брод, ощупывать камни»; достигнуть «сяо кан» – уровня «малой зажиточности» населения и т.п.). Партийные деятели и чиновники воспринимают друг друга в духе конфуцианского понятия «цзюнь цзы» (мудрый муж), что в принципе способствует достижению консенсуса внутри правящего слоя.
Двойственная роль религии в процессе модернизации особенно хорошо видна на примере мусульманского мира. Хотя становление Исламской цивилизации прошло в завоеваниях, первые века ее существования дали и громадный культурный взлет. В это время молодая воинствующая религия ислама стимулировала также и культ знания, прогресс технологий, наук, философии. Арабские общества раннего средневековья шли далеко впереди Европы, приобщали ее к античному наследию Аристотеля, Платона, Тацита и т.д.
Но постепенно этот культурный подъем пошел на спад. Тому причиной были как внутренние раздоры, так и внешние нашествия, обессиливающие мусульманские общества. Улемы и другие религиозные авторитеты становились все более консервативными, нетерпимыми и, как называли это историки, закрывали «врата иджтихада», т.е. свободомыслия и творческого диалога. Догматический ислам утвердился и в Оттоманской империи, несмотря на ее военную активность.
Неудивительно, что модернизация в исламских обществах продвигалась туго. В XIX веке, правда, появились мусульманские реформаторы – Мухаммад Абдо, Джемал ад-Дин аль-Афгани и другие, но их идейное и политическое влияние было достаточно ограниченным. В результате первые крупные модернизационные реформы в мусульманском мире начинались в обход ислама и даже вопреки ему. Так было в Турции, где Мустафа Кемаль (Ататюрк) буквально блокировал религиозные круги и диктовал им поведение в духе одобрения проводимых им светских реформ. Так было в Египте, где Гамаль Абдель Насер, большой энтузиаст модернизации и социализма, вел решительную борьбу с «Братьями-мусульманами», преследуя их, выталкивая их из модернизационного процесса, из политической и общественной жизни как оппозиционеров и ретроградов.
Но такая конфронтация выявила не только антимодернизаторские элементы исламской религии, она обнаружила и другое: без ислама модернизация и реформы не могут быть прочными, поскольку ислам всегда претендовал и будет претендовать на активное участие в политической и общественной жизни. Поэтому в Турции после смерти Кемаля политические партии постепенно начали использовать религиозные лозунги, вновь стали строиться мечети, открываться коранические школы, а политические лидеры – от Тургута Озала до нынешнего премьера Реджепа Эрдогана – использовали исламские идеи и исламскую символику для целей политической мобилизации. Усиливали свои позиции и «Братья-мусульмане» в Египте, хотя, придя к власти после «Арабской весны», опять натолкнулись на противодействие армии.
Возможность включения ислама в модернизационный процесс наиболее наглядно продемонстрировала иранская революция во главе с имамом Хомейни. Она была ответом на модернизацию шаха Реза Пехлеви, который отодвинул от своих реформ религиозных иерархов и промусульманский «базар». Прозападная ориентация шахской «белой революции» была воспринята как антинациональная, плоды которой в основном доставались крупной буржуазии.
Ответом было мощное протестное движение под руководством муллократии. По форме оно было фундаменталистским, и многим казалось чисто реакционным. На самом же деле оно преследовало так или иначе и цели модернизации – экономической, политической и культурной, – но под знаменами и в идейном обличье ислама. Это становилось ясным с течением времени, когда радикальный пыл иранских муджахедов постепенно уступал место умеренным элементам, а проведенные реформы обнаружили несомненное модернизаторское содержание (особенно в социальной сфере),
В целом же в мусульманском мире процессы модернизации идут гораздо слабее, чем в регионах, где распространены другие конфессии. Это выражается и в темпах экономического роста, и в уровне жизни, и в показателях научно-технического развития и образования. Например, в арабских странах ежегодно переводится иностранных книг в пять раз меньше, чем в одной Греции. Модернизация идет более активно в странах так называемого периферийного ислама, т.е. там, где влияние исламской религии значительно меньше (Малайзия, Индонезия), чем в базовых исламских регионах.
В качестве компенсации замедленного развития модернизации в мусульманском мире возникает и на наших глазах усиливается радикальный политический исламизм. Именно его вмешательство – под лозунгами создания «исламского государства», «всемирного халифата» и др. – провоцирует внутренние политические конфликты и международный терроризм. Более склонны к признанию необходимости и осуществлению модернизации умеренные исламские круги, в том числе среди религиозных лидеров. Все это лишний раз подтверждает двойственную природу религии в процессах модернизации.
Наверное, надо сказать хотя бы несколько слов и о православии. Принадлежа, как католичество и протестантизм, к христианству, православие отличалось от них не только собственно религиозной догматикой, но и характером своей деятельности в обществе. Если коротко, православие было менее социально активным, чем западные разновидности христианства.
Недавно мне пришлось выступать оппонентом в Институте философии на защите докторской диссертации, в которой большое место занимал сюжет о феномене Раскола в России. В этой, кстати сказать, талантливо написанной работе доказывалось сходство Раскола в России с Реформацией в Европе. С этим, однако трудно согласиться. Староверство было протестом, который не выходил не только за рамки религиозной сферы, но и традиционного общества вообще – в отличие от европейского протестантизма, который так или иначе ратовал за религиозную свободу личности, а затем и за политические и экономические преобразования.
Могут сказать: старообрядцы выдвинули целую плеяду текстильных предпринимателей и общественных деятелей (Морозовых, Рябушинских, Коноваловых, Третьяковых, Гучковых и других). Но дело в том, что в идеологии и теологии основателей Раскола, в целом ортодоксально православной, не было ничего, санкционировавшего предпринимательскую активность. Последняя возникла позже (примерно через полтора – два века после Раскола) и сформировалась в атмосфере постоянных преследований как необходимость выживания, групповая солидарность, рождавшая дисциплину, аскетизм и другие качества, полезные для предпринимательской деятельности в среде староверов.
Официальная же православная церковь в политическом и социальном плане была достаточно пассивной. Например, по сравнению с западными церквями она сравнительно мало и поздно (примерно лишь с середины XIX в.) оказалась вовлечена в дело образования (через церковно-приходские школы). В политическом плане она полностью наследовала византийский принцип подчинения церкви государству.
Вместе с тем православная церковь была со времен Киевской Руси важным символом единства русского государства и в тяжелые для страны времена монгольского ига или смуты начала XVII в. сыграла крупную роль в восстановлении национальной идентичности. С этой точки зрения разгром большевиками православной церкви, отказ от ее участия в процессе модернизации (которая большевиками безусловно проводилась) был стратегической ошибкой или потерей. Впрочем, вряд ли можно здесь говорить об ошибке, поскольку она вытекала из всей коммунистической идеологии.
И сегодня, на мой взгляд, есть большая нужда в том, чтобы православная церковь более активно способствовала модернизации в России. Но для этого необходимо не только преодолеть религиозный кризис, порожденный положением церкви в советский период, но и провести какие-то реформы в самой церкви, которые могли бы стимулировать ее большую социальную активность, а также ее моральный авторитет в обществе.
Ну что ж, попробую сделать некоторые выводы. Зарождаясь еще в традиционном доиндустриальном обществе, религия переходит и в общество модернизирующееся. По крайней мере, мы не знаем ни одного чисто атеистического социума. Вопрос в том, насколько успешно религия приспособится к современным структурам, и не просто приспособится, но и будет способствовать процессам модернизации. Это зависит, во-первых, от характера самой религии, наличия в ней таких элементов и смыслов, которые благоприятны для поддержания единства и консенсуса в обществе, культивирования духа терпимости и компромисса, допускают новации, воспитывают ценности личности. Во-вторых, важна политика модернизирующегося государства по отношению к той или иной конфессии – не только, скажем, проведение секуляризации, отделение церкви от государства, но и готовность к диалогу с религиозными иерархами и верующими, стремление вовлечь их в осуществляемые преобразования. Плюс, конечно, противостояние ретроградным или консервативным силам, которые существуют в любой религиозной среде.
При соблюдении этих условий религия может стать важным позитивным фактором модернизации, укрепляющим моральный климат в обществе и духовный идеализм.
Хорос Владимир Георгиевич, зав. Центром развития и модернизации ИМЭМО РАН, д.и.н.
модернизация Россия
