СВОБОДА СЛОВА В РЕСПУБЛИКЕ АБХАЗИЯ: О ЦЕНЗУРЕ И САМОЦЕНЗУРЕ (I)
Публикации | ПОПУЛЯРНОЕ | Спартак ЖИДКОВ (Абхазия) | 21.10.2013 | 00:00
По мере поступательного развития любого государства рано или поздно поднимается вопрос соответствия его законодательства общепринятым нормам свободы слова. Однако в каждой стране и права журналистов, и форма выражения свободного мнения определяются по-разному. Многое зависит не столько от законов, сколько от внутриполитической обстановки, сложившихся моральных традиций, даже от международных отношений. Все вышесказанное можно отнести и к Абхазии. Однако на тему свободы печати в этой молодой республике исследований почти не проводилось, и даже в публикациях на эту тему о многом говорилось довольно туманно.
Между тем, изучение проблемы свободы слова в Абхазии может иметь очень важное значение. Можно даже сказать, что эта тема дает ключ к политической ситуации в республике последних лет – во всяком случае, к ее восприятию журналистами и экспертным сообществом.
Борьба за свободу слова в Абхазии делится на несколько этапов. Начать следует с конца 1980-х гг. В те годы означенная проблема была далеко не самой актуальной в республике, скованной растущими противоречиями между грузинским и абхазским населением. В советское время о межнациональной вражде, а тем более о возможности превращения Грузии и Абхазии в независимые государства ни писать, ни говорить не полагалось. Поэтому лидеры как абхазского, так и грузинского движения часто вынуждены были прибегать к эзопову языку. Грузины, надеясь на создание унитарного государства, говорили о кавказском единстве и общей судьбе братских народов. Абхазы, не желая выходить из Советского Союза в составе Грузии, апеллировали к советским лозунгам и противопоставляли грузинской риторике интернационалистические, а то и коммунистические догматы. Именно последнее привело к тому, что немалая часть российской интеллигенции совершенно искренне стала воспринимать абхазское движение как реакционное, направленное на сохранение советской власти в отдельно взятом уголке Кавказа. Сегодня, впрочем, диалог на эту тему уже потерял актуальность.
Первые несколько месяцев после распада СССР в Абхазии сохранялась своеобразная форма полемики: и абхазы, и грузины могли свободно говорить, что хотели, но по главному, самому острому, вопросу (грузино-абхазского противостояния) по-прежнему следовало высказываться крайне осторожно. Были дни, когда одного запальчивого слова было достаточно, чтобы взорвать ситуацию. В этом отношении также требовалось проявлять максимум осторожности, и чувство ответственности заставляло многих журналистов по-прежнему сохранять сдержанность.
В то же время грузинская пропаганда в течение нескольких лет, предшествовавших началу войны – с октября 1990 года, когда грузинские национал-патриоты пришли к власти, – часто поражала окружающих открытой агрессивностью, безапелляционностью, неприятием чужого мнения, обилием громких слов и патетических фраз. При этом грузинские журналисты и общественные деятели были довольно откровенны и часто вполне справедливы в том, что касалось иных политических проблем. Но в национальных вопросах все акценты были расставлены заранее. Не будет преувеличением сказать, что именно эта назойливая пропаганда сыграла одну из главных, если не главную роль в объединении против грузин всех остальных национальных общин в Абхазии накануне войны. Абхазы, привыкшие к сдержанности, вызывали гораздо больше доверия и симпатии. В результате к началу войны политический расклад сил уже был не в пользу грузин, и военная кампания окончилась соответствующим образом.
Но еще более интересным было формирование абхазского медиа-пространства. Состояние войны – а войны республика не видела уже пятьдесят лет, с 1942 года, – породило своеобразную атмосферу среди журналистского сообщества Абхазии. Это были времена военной романтики, невиданного сплочения всех жителей республики перед лицом реальной угрозы. Это были месяцы борьбы за независимость, а учитывая, что грузинский Госсовет в 1992 году пришел к власти нелегитимным путем, – за демократию против диктатуры; борьбы, в которой участвовали добровольцы разных национальностей, а мусульмане и христиане сражались плечом к плечу. Идеологами же противника были те самые люди, которые пропагандировали нетерпимость, которые не только были непреклонны в своих политических взглядах, но и категорически требовали того же от окружающих. Война за независимость Абхазии, таким образом, рассматривалась и как борьба за свободу слова.
В чем заключалась работа абхазского журналиста в военный период? Практически все, что писалось на бумаге и снималось на телекамеру, было так или иначе связано с войной; целью каждого сотрудника газеты или телевидения было как можно больше рассказать о военных действиях, о том, как живет Абхазия в условиях бомбежек, обстрелов, нехватки всего необходимого, и о том, как простые люди преодолевают трудности. По сути, возродилась обстановка Великой Отечественной войны – с той разницей, что в тылу не было ни НКВД, ни лагерей, ни Отдела военной цензуры. И тем не менее любому абхазскому журналисту были известны неписаные ограничения, рамки, за которые нежелательно было выходить. Следовало до минимума сократить упоминания о внутренних проблемах; это не было настойчивым требованием правительства республики – само международное положение Абхазии делало неизбежным такое самоограничение. В условиях, когда буквально все страны мира и почти все международные организации твердо придерживались принципа территориальной целостности Грузии, когда война в Абхазии рассматривалась как вооруженный мятеж «сепаратистов», позиция абхазской стороны даже в российских медиа находила поддержку далеко не везде. Многие журналисты, симпатизировавшие грузинам, иногда и просто по небрежности, допускали многочисленные неточности, а нередко и сознательно сочиняли фальшивки, искажали факты – иногда искусно, иногда грубо.
В начале 1990-х гг. в ряде печатных изданий на постсоветском пространстве то здесь, то там работали дилетанты, охотники за «жареными фактами», которые поражали воображение читателей полуфантастическими историями о войнах в Приднестровье, Абхазии, Нагорном Карабахе, Таджикистане – эти репортажи часто совпадали сюжетом или деталями с голливудскими боевиками. Нередко, впрочем, и заслуженные журналисты позволяли себе вольно обращаться с фактами – даже если они совершенно не вязались с реальностью. К примеру, вскоре после войны два журналиста «Московского комсомольца» без всяких шуток писали о пришедших из абхазской столицы в грузинскую вагонах с телами людей, якобы убитых абхазами в последние дни войны посредством «колумбийских галстуков» (хотя для того, чтобы попасть из Сухума в Тбилиси, этим вагонам пришлось бы последовательно пересечь три линии фронта). Подобные интеллектуальные спекуляции иной раз и не содержали злого умысла, но вреда приносили не меньше.
По этой причине среди абхазских журналистов, а равно политических деятелей, военных, даже рядовых граждан выработался устойчивый рефлекс: как можно меньше делиться информацией, не выдавать посторонним скрытых деталей общеизвестных событий, не откровенничать с человеком, приехавшим в республику по редакционному заданию, пока он не докажет делом своих симпатий к Абхазии. С гостями охотно делились сведениями об истории страны, национальных обычаях, излагали подробности конфликта с Грузией, не скрывали и грузинской точки зрения на события. Однако существовало множество запретов и ограничений, их несоблюдение было крайне нежелательно, и все журналисты, вне зависимости от политических убеждений, относились к этому факту с пониманием: ведь будущее любого гражданина республики, в том числе и журналиста, зависело от успеха борьбы за выживание Абхазии.
Самоцензура, развившаяся в тяжелые военные годы, сохранилась почти в полной степени и после окончания грузино-абхазской войны 1992-93 гг. На международной арене положение Абхазии не изменилось: она все так же считалась мятежной провинцией, отколовшейся от суверенного Грузинского государства, возвращение в состав которого казалось лишь вопросом времени. До 1997 года дипломатическое давление на Абхазию было почти беспрерывным. Проблем в республике уже накопилось несчитанное множество: разруха, безработица, криминал, обнищание большинства, растущее социальное расслоение и т.д. И в то же время всем было известно (и практика раз за разом это подтверждала): любая критика в адрес абхазского руководства могла быть использована враждебными Абхазии силами, поскольку информационная война не прекращалась ни на год, ни на месяц. Поэтому и в первые послевоенные годы самоцензура оставалась достаточно жесткой, а если учесть, что в республике в этот период существовал всего один (государственный) телеканал и одна правительственная газета («Республика Абхазия»), то держать под контролем всю исходящую информацию было совсем не трудно.
Такая обстановка сохранялась еще и потому, что население Абхазии было совсем невелико, и любая засекреченная новость легко распространялась изустно, сглаживая противоречия между действительностью и официальными сообщениями. Немалое значение имел и стиль правления первого абхазского президента Владислава Ардзинба, его ораторское мастерство: по любому важному событию он давал свои комментарии, общался с телезрителями без громких фраз, простым и ясным языком, нередко с юмором; это позволяло ему преодолевать все политические кризисы вплоть до 1999 года – до того рубежа, когда в Москве отношение к Абхазии резко изменилось в пользу последней. Пресса в целом послушно шла в фарватере президентской политики, и до поры до времени такая практика устраивала подавляющее большинство.
Тем не менее, по мере роста внутренних проблем, у политически активной части населения мало-помалу сложилось убеждение, что нельзя до бесконечности умалчивать о проблемах; что круговая порука молчания постепенно превращается из составной части фронтового единства в удобное прикрытие для злоупотреблений всякого рода. В этот период помимо «Республики Абхазия» уже существовали независимые газеты – сначала «Эхо Абхазии» Виталия Шария, затем «Нужная газета» Изиды Чания; но на телеэкране независимое мнение не поощрялось. В 1994-95 гг. на государственном телевидении существовала программа Георгия Гулия «Конкретно»; она была закрыта без объяснения причин, и Гулия предпочел уехать в Москву, где вскоре сделал успешную карьеру на телеканале ОРТ. В 1997-98 гг. группа журналисток государственного информагентства «Апсныпресс» создала на телевидении популярную программу «Семь дней», но и она просуществовала лишь около года и тоже была ликвидирована. В этот короткий перечень укладываются почти все абхазские СМИ середины и конца 1990-х гг.; что касается провинциальных газет, то они тем более не проявляли оригинальности.
Было бы, однако, неверно утверждать, что в Абхазии в этот период поддерживался полный запрет на освещение недостатков в печати. Достаточно изучить подшивку правительственной «Республики Абхазия», чтобы убедиться: ее корреспонденты за эти годы успели рассказать буквально обо всех негативных явлениях, со своими оценками и комментариями. Однако в правительственной газете, само собой, не могло содержаться нападок на руководство республики. Критика вообще допускалась и с высоких трибун, если соблюдалось неписаное условие: любые беды объяснять войной, действиями грузинской дипломатии или же российской блокадой. Когда о тех же проблемах начинала писать независимая пресса, то следовало, как правило, массированное осуждение.
В это время в Абхазии уже сложилась прослойка политических деятелей, которые взяли на себя роль «общественных цензоров»: они требовали ни в коем случае не переступать черту, за которой следовала открытая дискуссия о проблемах, и делали это с такой агрессивностью и категоричностью, которая заставляла вспомнить о сталинских временах. Многие из них не скрывали симпатий к такому порядку, при котором лишь узкая каста идеологов решает, что должны читать и о чем говорить остальные граждане. (Их статьи, написанные нестерпимо поучительным тоном, также можно в изобилии отыскать в абхазской прессе тех лет). Часть этих деятелей все настойчивее требовала от президента внедрить в общество какую-нибудь идеологию, хотя республика, которая выиграла справедливую войну и жила по демократической конституции, по большому счету не нуждалась ни в какой идеологии. Владислав Ардзинба, широтой кругозора многократно превосходивший всех добровольных цензоров, долгое время просто отмахивался от их прожектов и давал понять, что сам справится со всеми противниками. Но после того, как в 2000 году президент тяжело заболел и выпустил из рук контроль над ситуацией, эта прослойка мало-помалу стала господствующей; цензура, официально никогда не существовавшая, оказалась реальной и весьма жесткой. Стремление пресекать любой откровенный разговор о борьбе с коррупцией, межнациональных отношениях, тяжелом застое в экономике, безобразном отношении к природным ресурсам, – все это превратило в оппозиционеров почти всех интеллигентных людей.
(Окончание следует)
Сухум, специально для kavkazoved.info
Абхазия политика и право СМИ / Интернет
