«ВОСПОМИНАНИЯ КАВКАЗСКОГО ОФИЦЕРА» Ф.Ф. ТОРНАУ И ТРАДИЦИИ РУССКОЙ КЛАССИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ (II)

Публикации | ПОПУЛЯРНОЕ | Регина АВИДЗБА | 04.09.2013 | 15:15

Часть I

Перед читателем уникальный синтез, в котором нерасторжимы, с одной стороны, реальная походная, полевая жизнь офицера русской армии, с другой — трепетное отношение, как к дару Божиему, к этой более чем реальной жизни. «Если бы пишущие историю всегда знали, через какие обстоятельства прошли эти деятели былого времени, каким раздирающим впечатлениям они подвергались, какие душевные страдания, какие сверхъестественные труды они перенесли, добиваясь нередко самых ничтожных результатов, как бы иначе судили они о фактах, как бы иначе ценили людей боровшихся с природой, со смертью, трудившихся всю жизнь и умиравших в каком-нибудь забытом уголку земли с одним помыслом, с одною надеждой – исполнить долг солдата и сберечь народную славу!» [5:5]. 

Отсюда внутренний, глубокий психологизм в картине войны, созданной Ф.Ф. Торнау. Война — это лишь одна сторона жизни; поэтому здесь, на войне, наряду с трагизмом, ужасом, горем, всегда остается место для полной гаммы человеческих чувств и переживаний — для любви, дружбы, зависти и самоотверженности, верности и предательства. С одной стороны — идут боевые действия, людей убивают, они гибнут от ран и болезней, повсюду разрушения, трупы людей и животных. А с другой стороны — молодые веселые кутежи, ссоры между сослуживцами, примеры дружбы и товарищеских отношений, мимолетные романы, женская преданность и внутренний мир человека. Храбрость и трусость показаны не в романтическом цвете официальной пропаганды, а в их реальном воплощении. 

Высокий гуманизм автора складывался как результат его профессиональной деятельности и выдающихся личных качеств. Проведя много лет на Кавказе, «изнутри» узнавая кавказские народы, Ф.Ф. Торнау воспринимал их иначе, чем его современники и сослуживцы. Местные жители были для него не «варварами», а людьми с иными ценностями и стилем жизни. 

Символична сцена, включенная Торнау в повествовательную канву книги. Генерал Н.Н. Раевский, командовавший в то время Черноморской береговой линией, так объяснил шапсугским старшинам их долг повиновения: «Султан отдал вас в пешкеш, — подарил вас русскому царю». «А! Теперь понимаю, — отвечал шапсуг и показал ему птичку, сидевшую на ближнем дереве. — Генерал, дарю тебе эту птичку, возьми ее!» Этим кончились переговоры».[8:2]

Обращает на себя внимание и стилистическое, языковое оформление «Воспоминаний» Ф.Ф. Торнау. Автор создает свои мемуары легким для восприятия, более читаемым, доступным языком, где нет риторических нагромождений и официозных клише. Реалистическая, жизненная основа повествования складывается из множества ярких бытовых сцен и зарисовок. Вот один из примеров: «Солнце перешло уже за полдень, когда мы подошли к северному спуску. На краю его стояла непокрытая снегом гранитная скала, очень похожая по своему виду на высокий жертвенник. К ее вершине, составлявшей площадь около трех саженей в квадрате, вели ступени, высеченные в граните. Посреди площадки находилось круглое углубление в виде котла. Мои абхазцы поднялись на нее, и каждый из них положил в углубление какую-нибудь вещь: ножик, огниво или пулю. И меня заставили принести в жертву несколько мелких монет, для того чтоб умилостивить горного духа, — иначе, говорили мои проводники, он зароет нас под снегом, когда мы станем спускаться, или не пошлет нам дичи, или отдаст нас в руки наших врагов. Углубление было наполнено до половины древними монетами, железками от стрел, съеденными ржавчиной кинжалами, пистолетными стволами, пулями и женскими застежками и кольцами. Ни один горец не переходит в этом месте через перевал, не пожертвовав чем-нибудь горному духу, и можно быть уверенным, что ничья рука не осмелится коснуться того, что ему принадлежит». [8:72-73]

Художественное дарование повествователя несомненно. Энергично не принимая язык «военного письмоводства», поработивший армейскую среду, Ф.Ф. Торнау эмоционально восставал против подобных коверканий и искажений. Трудно вообразить, — писал он, — как хитро сплетена фразеология, какие «тонкие оттенки» следовало соблюдать «в сношениях с равными, с зависимыми и независимыми ведомствами, с младшими, высокими и высшими лицами...» «От беспрестанного повторения титулов и от выражений преданности и подчиненности рябило в глазах; настоящий смысл утопал в потоке исковерканных фраз».[5:10] 

Стремление точно передать действительность определяет общий тон «Воспоминаний» и делает их весьма достоверным источником. Особого внимания, заслуживает настрой Торнау широко привлекать данные личной и общественной биографии деятелей русской и местной культур, с которыми он соприкасался. 

Вспомним рассказ Торнау о «малочисленной Цебельде», состоявшей не более чем из восьмисот или тысячи семейств. Мингрельский владетель Дадиан предложил русским свои услуги, обещая мирным путем склонить цебельдинцев жить спокойно, если их навсегда избавить от покушений абхазского владетеля на их независимость. «Дадиан не имел никакого значения у цебельдинцев и мог на них действовать только через Гассан-бея, которого сестра была замужем за Хенкурусом Маршанием, одним из цебельдинских князей. Оба они сошлись в этом деле, ненавидя в равной степени Михаила, владетеля Абхазии, и имея в виду выслужиться на его счет перед русским правительством и сделать ему чувствительную неприятность, уничтожив окончательно его влияние на цебельдинцев. Но связь Гассан-бея с Дадианом не могла быть откровенна; действуя с одной стороны против выгод Михаила, он с другой мешал под рукою переговорам Дадиана с цебельдинцами, не видя особых выгод для себя в положительном успокоении Абхазии и в примирении ее горных соседей. Между тем и Михаил принял косвенное участие в этом деле, противясь, сколько было возможно, проискам Дадиана и Гассан-бея совершенно отвлечь от него Цебельду. Как владетель, он был прав, действуя в пользу своей власти, которая одна могла послужить к сохранению в Абхазии чего-то похожего на гражданский порядок». [8:19]

Динамичны, остросюжетны и многие другие эпизоды «Воспоминаний» Торнау. Например, встреча по дороге из Дранд с Богоркан-ипой и его людьми, смертельная опасность этой встречи: «По горскому обыкновению, когда встречаются незнакомые люди, уступает дорогу тот, кто чувствует себя ниже званием или слабее. Дворянин черкесского рода скорее станет драться, чем своротит для абазина. Молодой человек был абазин, а моя черкеска, оружие и отличная кабардинская лошадь обличали черкеса не простого звания. Я знал настолько горцев, чтобы понять, что в этом случае мне надо было удержать дорогу или возбудить в моем противнике пренебрежение ко мне, что было опасно. Мы ехали прямо один на другого. Не доезжая двух шагов, абазин положил левую руку на чехол своей винтовки. Как известно, горцы носят ружье за плечами в бурочном чехле, из которого выхватывают его мгновенно одним взмахом правой руки, откинув сперва левою рукой чехол с приклада. Это движение, означавшее вызов, доказывало, что он не намерен уступать. Не касаясь своего ружья, я взмахнул плетью, и наши лошади столкнулись мордами. Это его так озадачило, что он невольно своротил в сторону, но, поравнявшись с Шакриловым, вдруг схватил его лошадь за повод, назвал по имени и стал ему с горячностью говорить что-то по-абхазски. В ту же минуту я остановил лошадь, взвел курок у моего поясного пистолета и повернулся на седле, готовый выстрелить ему в спину прежде, чем он успеет взяться за оружие. Когда курок щелкнул на взводе, абазин оглянулся, сказал еще несколько слов, с видом сдержанной досады, взмахнул плетью и отъехал скорым шагом». [8:48-49]

Несколько иначе представала живая, частная жизнь. Незабываемы яркие, самобытные портреты горцев, зорко подмеченные типические черты их характеров, соблюдение традиционных поведенческих норм и принятого речевого этикета. При этом также доминирует писательская добросовестность, с которой Ф.Ф.Торнау стремился описать события и факты: например: «Алим-Гирей был не трус, но человек добродушный и рассудительный в сравнении с другими горцами, избегавший, сколько можно, раздражать русских против себя и своего народа. При его миролюбивом взгляде, наши военные действия против горцев ему казались непонятными, и он часто со мною говорил об этом. Набеги черкесов на линию и русских за Кубань он находил в порядке вещей, но никак не хотел признавать нашего права строить укрепления и утверждаться на черкесской земле. Подобно ему рассуждали почти все горцы. Однажды он просил меня, при большом числе абадзехских гостей, объяснить ему, на чем русские основывают право отнимать землю у черкесов, когда она им принадлежит с незапамятных времен, и Бог дал всем людям одинаковое право жить на свете и пользоваться воздухом, водою и землей. В ответ я рассказал ему сказку про баранов и волков, да спросил, почему они все не только защищают баранов, а даже гоняются за волком в лес, составляющий Богом дарованное ему убежище. “Потому что от баранов мы имеем прок, а волк только вреден”, — закричали все в один голос. “Вы произнесли ваш приговор, — сказал я тогда. — На линии и в Грузии наши бараны, вы волки: оставить вас в покое, так вы их всех поедите”. — “А! в таком случае мы будем драться!” — “Вы совершенно правы: на то у волка зубы, чтоб он оборонялся; человеку же Бог дал рассудок, для того чтоб он не равнялся дикому зверю”. Абадзехи не нашли возражения против моего доказательства». [8:185] 

Вольно или невольно знакомыми и собеседниками Ф.Ф. Торнау становились люди разной сословной и национальной принадлежности. Описывая свое тифлисское окружение 1832–1833 гг., Торнау не обошел вниманием семью Чавчавадзе; в их доме он бывал постоянно и примкнул «скромным оруженосцем к многочисленной, не одними мундирами блиставшей фаланге ревностных обожателей… красоты и душевных качеств» Нины Грибоедовой и ее сестры Катерины. «Я очень любил все семейство; и по сию пору не могу дать себе полного отчета, которая из сестер мне больше нравилась, — писал Торнау. — Лучистые глаза Катерины Александровны и ее чудная улыбка жгли мне сердце, томная красота и ангельский нрав Нины Александровны обливали его целительным бальзамом; к одной стремились глаза и сердечные чувства, к другой влекло душу непреодолимою силой». [1:3]

Картины кавказской природы в «Воспоминаниях» Ф.Ф. Торнау столь же художественны, как и портреты горцев, как зарисовки сцен и эпизодов не только военной, но и мирной жизни кавказских поселений. Писатель не может остаться равнодушным к шумящим водам Терека, к Дарьяльским воротам; весенние запахи Грузии под ясным жгучим солнцем увлекают его все ближе и ближе к Тифлису: Пасанаур, Ананур, Душет, Гашискар, развалины Мцхета..., римский мост через Куру, старая крепость Метех... Гарцискарская застава... «Беспрерывно менявшиеся виды, один лучше другого, мелькали... под разным освещением и весело мчался я навстречу моей неведомой будущности, в ожидании от нее всякого добра...». [5:9]

Обладая художественным видением природы, писатель не теряет при этом своих профессиональных качеств разведчика, что сохраняет самостоятельный статус образа повествователя в художественной системе «Воспоминаний кавказского офицера». Так, переправу через Мзымту переодетый Торнау совершил по висячему мосту, который с большим искусством был устроен горцами «из жердей, досок и виноградной лозы, стянутой веревками»; подобных мостов барон насчитал пять пешеходных и два вьючных. Из долины Чужипсы перевалил «высокую каменистую гору» — очевидно, хребет Ахцу. Затем «по совершенно удобной дороге», по широкой лесистой долине Мцы (Мацесты) вышел к морю и от устья этой долины за полчаса дошел берегом до Сочипсы, затем повернул обратно, к Гаграм.

Еще одно описание: «Абхазские леса были непроходимы для того, кто не знал местности и всех проложенных по ним воровских тропинок. Дерево теснилось возле дерева; огромные пни и корни дерев, опрокинутых бурею, загораживали дорогу со всех сторон; колючие кусты и тысячи нитей от вьющихся растений, снабженных острыми шипами и широкими листьями, пресекали путь и составляли непроницаемую сеть, через которую можно было прорываться только с помощью топора или кинжала». [8:33]

В «Воспоминаниях кавказского офицера» Торнау легко обнаруживаются отдельных аспектах поэтики, присущих русскому роману переходной эпохи от романтизма к реализму. Близость созданных писателем панорамных картин, психологических эпизодов, портретных и речевых характеристик к литературным тенденциям времени свидетельствует как о природной склонности автора к художественному творчеству, так и об ощущении им причастности к тем литературным процессам, формирование которых протекало на его глазах в русской классической литературе.

 Известный кавказовед А.П.Берже в своем «Этнографическом обозрении Кавказа» писал: «В 1864 году Торнау издал свои “Воспоминания кавказского офицера”. Представляя живой рассказ... томления автора в плену у горцев, они содержат много новых и любопытных подробностей о домашнем и юридическом быте абхазцев и их соседей черкесов. Как по изложению, так, главным образом, по содержанию своему сочинение Торнау принадлежит, по моему мнению, к лучшим произведениям, вышедшим из-под пера наших отечественных деятелей на Кавказе».[5:1]

Литература

Кавказская война культура Россия

версия для печати постоянная ссылка

Добавить комментарий

Ваше имя: Ваш E-mail: Ваше сообщение:     Введите код: