Абхазия в античности: попытка анализа письменных источников (II)

Публикации | ПОПУЛЯРНОЕ | Александр СКАКОВ | 02.07.2013 | 16:00

Часть I

Корреляция письменных источников с данными археологии

Кажущаяся противоречивость имеющихся источников, обусловленная, в первую очередь, как нам кажется, их разновременностью, вынудила ряд исследователей отказаться от попыток определения принадлежности изучаемых ими памятников к тому или иному племенному объединению древности. Одним из немногих исключений, подтверждающих, кстати говоря, возможность отождествления археологического памятника с тем или иным этнонимом, стали работы А.А. Малышева и возглавляемого им коллектива авторов, посвященные могильникам древней Синдики и прилегающих территорий (32). Есть и обратные примеры. Так, погребения эпохи раннего железа могильника Назарова щель – I (пос. Архипо-Осиповка), по выводу авторов раскопок, «очевидно, принадлежат меотам в широком смысле (керкетам, гениохам, «поедатеям вшей» античных авторов), исконно населявшим эту территорию» (33). Таким образом, памятник, находящийся за пределами расселения исторических меотов, не только связывается с меотами, но и, одновременно, к меотам оказываются отнесены керкеты, гениохи и фтирофаги, то есть племена, расселенные от современной Анапы до Центральной Абхазии. Получается, что все они проживали на небольшом пятачке земли близ современной Архипо-Осиповки. Такой подход к анализу исторических источников и определению соотношения древних этнонимов с археологическими памятниками ни в коей мере не может нас удовлетворить.   

Гипотеза о существовании в эпоху поздней бронзы - раннего железа кобано-колхидской культурно-исторической общности, в рамках которой выделяется ряд самостоятельных, хотя и родственных культур, была выдвинута нами несколько лет назад и активно поддержана рядом ведущих специалистов (А.П. Мошинский). На территории Западного Закавказья нами, как было обосновано в ряде работ, выделяется несколько самостоятельных археологических культур (Бзыбская, Ингури-Рионская, Лечхумо-Имеретинская), входящих в Кобано-колхидскую культурно-историческую общность (34). 

Сколько-нибудь обоснованных возражений, исходящих из анализа археологического материала, данная концепция не вызвала, а звучащие иногда критические замечания опираются исключительно на ненаучные аргументы (iii). К примеру, в качестве аргументов используются следующие тезисы: «ну вот, будем теперь выделять для каждого ущелья отдельную культуру» или «принято считать, что существуют отдельные кобанская и колхидская культуры, и это является аксиомой». Хотелось бы, чтобы полемика велась в рамках научной дискуссии с разбором аргументов оппонента и, что немаловажно, сопровождалась вводом в научный оборот до сих пор в своем большинстве неопубликованных памятников этого исторического периода. Я имею в виду узловые для данного региона Тамышское и Бамборское поселения, большинство других поселенческих памятников Абхазии эпохи поздней бронзы - раннего железа. В противном случае, все заявления, к примеру, об единстве керамического комплекса этой эпохи в Западном Закавказье выглядят голословными, более того, имеющийся материал заставляет в них усомниться.

В свою очередь, могу сделать одно замечание, также имеющее не научный, а, скорее, политический характер. Как ни странно, доминирующие среди абхазских археологов ревнители тезиса о существовании единой колхидской культуры в своих построениях полностью единодушны с господствующей в грузинской исторической науке парадигмой. А исходит эта парадигма из старого тезиса об идентичности археологической материальной культуры и этнографической культуры, то есть определенного этнического образования, как правило, племенной общности. То есть Западное Закавказье (или вообще большая часть Кавказа - !!!) занята колхидской культурой, которая соответствует либо мегрело-занскому, либо сванскому этносу.

Безусловно, представление о полном совпадении ареалов археологических культур и этнических границ было связано с определенным уровнем развития науки и в настоящее время уже не может быть безоговорочно принято. Извинительная в первой половине XX в. абсолютная убежденность в полном соответствии культуры и этноса в наше время уже, как минимум, «требует серьезной аргументации» (В.Б. Ковалевская). Утверждение о таком совпадении требует, по крайней мере, рассмотрения археологической культуры как реконструированной нами целостной системы, включающей информацию не только о  погребальном обряде, керамическом и металлическом комплексе, домостроении и т.д., но и о целом ряде этнических критериев (язык, самосознание, мировоззрение и др.), данные о которых, как правило, нам недоступны.

В том случае, если мы и далее будем, пусть и порой не объявляя об этом во всеуслышание, приравнивать археологическую культуру к этносу, дискуссия, неизбежно, полностью потеряет научный характер и будет вестись только на одну тему: принадлежит ли тот или иной памятник гениохам, сванам или мегрелам. Этот путь вряд ли перспективен. Напротив, гораздо более продуктивным представляется своего рода восхождение от частного к общему: конкретный археологический памятник – группа памятников (к примеру, памятники одного ущелья) – локальный вариант – археологическая культура – культурно-историческая общность. Такой подход должен сопровождаться тщательным выявлением всего массива связей как между отдельными памятниками, так и между их группами, локальными вариантами, культурами.

Пока что, учитывая слабую, по сравнению с соседними регионами России, изученность как древностей района Сочи, так и археологических памятников Абхазии, уверенно выделять группы памятников и локальные варианты, а, порой, и археологические культуры, а далее, при возможности, соотносить их с письменными источниками, конечно, затруднительно. Тем не менее, ставить такую цель можно и нужно, иначе кораксы, колы, гениохи, соаны и фтирофаги так и останутся для нас навсегда фантомами, не имеющими ни своей территории, ни своей истории, перемещающимися по карте в зависимости от воли исследователя, не всегда свободного от ложно понимаемого патриотизма. 

На сегодняшний день можно сделать ряд предварительных выводов. Территория, занятая собственно колхами по Псевдо-Скилаку, совпадает с выделенной нами Ингури-Рионской колхидской культурой (35). Область гелонов соответствует в этом случае Бзыбской колхидской культурой, с меланхленами можно связать либо памятники типа Гагринского могильника, либо культуру, представленную обнаруженными недавно поселениями в районе Адлера (36). Как материальная культура (металлический инвентарь, керамика), так и погребальный обряд Бзыбской колхидской культуры резко отличают её от памятников соседних регионов. Племенам, проживающим, согласно Геродоту, между колхами и Кавказскими горами, принадлежат, вероятно, памятники круга могильников Шубара, Мерхеули, Джантух, Ларилари. Их материальная культура и погребальный обряд резко отличают эти некрополи от памятников приморской Абхазии. Безусловно, такая корреляция между древними этнонимами и археологическими культурами не может не носить гипотетического характера. Несомненно только наличие в Северо-западном Закавказье, кроме племенной общности колхов, границы которой в середине I тыс. до н.э. доходили до Диоскурии, ещё целого ряда племен и племенных общностей. Это, кстати, соответствует утверждению Страбона о том, что в Диоскуриаду собирается если не 300, то уж не менее 70 народностей, причем «все они говорят на разных языках, так как живут врозь и замкнуто в силу своей гордости и дикости» (XI,II,16).

Перевальные маршруты через Главный Кавказский хребет

В период походов ранних кочевников – киммерийцев и скифов (конец VIII – VII вв. до н.э.), активно использовавших перевальные маршруты через Главный Кавказский хребет, происходит активизация связей между населением Западного Закавказья и племенами Северного Кавказа (37). По устоявшемуся в отечественной науке представлению (38) путь исторических киммерийцев в Переднюю Азию пролегал по «Меотидо-Колхидской дороге», вдоль восточного побережья Черного моря, а несколько позже за ними по этому же маршруту последовала часть ранних скифов. Нами уже обращалось внимание на труднопроходимость относительно малонаселенного в то время побережья Черного моря между Гагрой и Геленджиком (39). По словам Аппиана, описывающего переход Митридата из Диоскурии на Боспор через земли гениохов и ахейцев, «он совершил столь огромный путь в столь короткое время и прошел через столько диких племен и через так называемые «скифские запоры», до тех пор для всех непроходимые» (102). 

О невозможности продвижения крупных конных отрядов вдоль «густо заросшего субтропическим лесом» и, добавим ещё, прегражденного до недавнего времени непроходимыми скалами, Черноморского побережья, говорил и И.М. Дьяконов (40). В частности, в районе Гагр, по воспоминаниям русского офицера-разведчика первой половины XIX в. Ф.Ф. Торнау, «отвесные скалы перегораживали дорогу», «горы, примыкавшие к морю, в редком месте позволяли втащить на них лошадей», «объехать было невозможно, и мы перешли через них по головоломной тропинке, рискуя упасть сами или уронить в море наших лошадей», а «дорожка» в горы «в недальнем расстоянии делается невозможною для лошадей» (41). Утверждение о существовании в древности так называемой «Меото-Колхидской дороги», на наш взгляд, ничем не обосновано. Отметим, что сомнения в возможности использования киммерийцами «меотидо-колхидского пути» были высказаны и Г.Т. Квирквелия (42). По его мнению, у Геродота нигде прямо не говорится, что киммерийцы использовали именно этот путь, и более вероятным ему кажется движение киммерийцев вдоль западного берега Черного моря.

По нашему мнению, наиболее вероятны два маршрута походов ранних кочевников через Большой Кавказ в VIII-VII вв. до н.э. Первый путь через перевалы Гебеафцаг и Гурдзиафцаг соединял горную Дигорию и Рачу, второй – через Клухорский и другие перевалы связывал Абхазию и Кисловодскую котловину. В дальнейшем здесь, по мнению Ю.Н. Воронова (43), пролегли Мисимианский и Даринский «пути» эпохи раннего средневековья. «Мисимианский путь» через перевалы Баса-Чубери и Донгуз-Орунбаши соединял ущелья рек Ингури и Галидзга с верховьями Баксана и Кубани, а «Даринский путь» из Кодорского ущелья через Клухорский перевал приводил в верховья Теберды. Спустя много веков по этому маршруту прошла Военно-Сухумская дорога.

Любопытно, что сванский фольклор сохранил любопытное предание о нашествии на Сванетию неведомого северного народа, прошедшего через Главный Кавказский хребет двумя маршрутами – с верховьев Кубани по перевалу Баса-Чубери и с верховьев Теберды по Клухорскому перевалу, а далее – перевалом Хидар. Сказание уточняет, что «это не были предки нынешних карачаев, а совсем другой народ, пришедший из северных степей: язык их из сванов понимали только 15 человек» (44). Пришельцы разгромили богатые общества Сал и Фаж в Западной Сванетии, истребив поголовно почти всех их жителей, но были остановлены объединившимися жителями Восточной Сванетии, после чего обратились на Мегрелию и Абхазию. Здесь они не стали истреблять жителей, а ограничились захватом добычи (включая красивых девушек), с которой через «абхазские проходы» ушли обратно на Северный Кавказ. Предание настолько соответствует предположительно реконструируемым нами историческим реалиям, что вопрос о простом совпадении вряд ли может стоять. Упоминание «абхазских проходов» заставляет вспомнить о сыгравшей значительную роль в раннем средневековье «абхазской дороге», проходившей через Марухский перевал.

В этой связи вспомним об упоминаемом Эсхилом в «Прикованном Прометее» пути, по которому предстоит пройти Ио. При этом путь Ио у того же Эсхила в драме «Просительницы» проходил через Фракийский Боспор. В «Прикованном Прометее» Эсхил счел возможным проложить его через Кавказ и Киммерийский Боспор («пролив Меотиды»), зная этимологию названия «Боспор» как «коровьей переправы». Автор (В.Н. Ярхо) современных комментариев к Эсхилу (45), опираясь на трактовку античным автором пути Ио как дороги из Европы в Азию, предполагает направленность этого маршрута с севера на юг, размещая, следуя данной логике, халибов в северной Скифии, а Кавказ – севернее или северо-западнее Черного моря. В этом случае географическая информация, содержащаяся в драме Эсхила, теряет всякий смысл. По нашему мнению, нет никаких оснований предполагать у Эсхила столь слабые познания в географии. Скорее всего, описание реального сухопутного маршрута через Кавказ, с юго-запада на север, от земель причерноморских халибов к Боспору Киммерийскому (Керченскому проливу), заимствованное у одного из ранних греческих географов (iv), было поэтически обработано и вставлено в текст драмы. Небольшая путаница возникла у античного автора лишь с границами между Европой и Азией. 

Это свидетельство Эсхила, на которое в свое время обратил внимание И.С. Каменецкий (46), указывает на наличие древнего торгового пути, проходящего через перевалы Главного Кавказского хребта. Вероятно, это и в самом деле вошедший в драматическое произведение пересказ древнего периегеза. Берегом Черного моря, оставляя слева землю халибов, путь ведет к «Яростной реке» (реке «Буйной», «Обиде», «Громотухе»), переправа через которую затруднительна. Дорога идет вдоль течения этой реки, доходя до её истоков и вершин Главного Кавказского хребта, и через перевал приводит в страну амазонок, а оттуда ведет к Киммерийскому перешейку и Меотиде. Очевидно, что, несмотря на мнение авторов древних схолий к Эсхилу, под рекой Буйной следует подразумевать не Аракс, а Риони, Ингур или Кодор. 

Торговый путь, связывающий Колхиду и Центральный Кавказ в направлении юго-запад – северо-восток, шел, по нашему мнению, по ущелью реки Галидзга (мимо изучаемого нами в последние годы Джантухского могильника), далее, через небольшой перевал Ходжал (Ченчели), переходил в ущелье реки Ларакваква (приток Ингури), а затем – реки Ингури. Вдоль реки Ингури, несколько севернее её, шла хорошо известная и интенсивно используемая до недавнего времени дорога. Здесь маршрут разветвлялся: одно его ответвление по ущелью реки Ненскра выводило к перевалам Баса-Чубери (Джибер) и Чаперазау (Чипер), а далее приводило, соответственно, к верховьям Кубани и Баксана, другое – по ущелью реки Накра вело к перевалу Донгуз-Орунбаши и приводило в Баксанское ущелье, куда можно было перейти также перевалами Бечо, Джан-Туган и Гарваш, третье – перевалами Местиа, Лехзырским, Твибер и Китлод выходило в ущелье Чегема, четвертое – через перевал Цаннер позволяло выйти в ущелье Черека Безенгийского. Наконец, двигаясь на восток вдоль Главного Кавказского хребта с верховьев Ингури перевалом Загар не составляло труда перейти на верховья Цхенисцкали, далее перевалы Вацицвера и Сасвано вели в верховья Риони. Оттуда перевалами Шариавцаг (Шаривцек) и Гезевцек можно было перейти на верховья Черека Балкарского, перевалы Гебеафцаг и Гурдзиафцаг вели в Дигорское ущелье, а Мамисонский перевал позволял выйти в Алагирское ущелье. Вплоть до недавнего прошлого наиболее удобными на Главном Кавказском хребте считались перевалы Баса-Чубери, Донгуз-Орунбаши, Твибер, Шариавцаг, Гурдзиафцаг, Мамисонский. Нельзя исключать и маршрутов, начинавшихся в Кодорском ущелье (Абхазия), выводивших далее через перевалы Клухорский и Нахар в верховья Теберды и Учкулана, или же позволяющих через перевал Хидар перейти в ущелья Ненскры и Ингури. Впрочем, археологический материал, свидетельствующий о бытовании в эпоху раннего железного века торгового пути Кодор – Теберда и Учкулан – Кубань, пока сравнительно немногочислен. 

На наш взгляд, сводить характер контактов между племенами Западного Закавказья и Центрального Кавказа к торговым связям было бы упрощением. Торговля продукцией скотоводства и земледелия, рабами, солью и т.д., безусловно, имела место. Археологический материал позволяет предполагать также миграции отдельных групп населения. В некоторых случаях появление серий предметов, выполненных в подражание чужеродным образцам, можно объяснять существованием моды. При этом по обе стороны Главного Кавказского хребта в довольно значительном количестве встречаются являющиеся безусловным импортом предметы, как правило, имеющие не утилитарный, а церемониальный или парадный характер. Вряд ли можно предполагать, торговлю, к примеру, орнаментированными топорами или зооморфной пластикой. Вероятно, появление таких предметов в памятниках местного населения связано с существовавшей здесь в древности системой обмена дарами, напоминающей изученный в свое время Б. Малиновским институт «кула», аналоги которого были проанализированы М. Моссом (47). 

Находки предметов, происходящих из Бзыбской Абхазии или Центральной Колхиды, в археологических памятниках Черноморского побережья Кавказа от Сочи до Анапы подтверждают сведения античных авторов о пиратстве племен, проживавших в то время между современными Сочи и Новороссийском. Так, в «Политике» Аристотеля говорится о склонности гениохов и ахейцев к убийству и людоедству (VIII,III,4). Согласно Страбону (XI,II,12), ахейцы, зиги и гениохи «обрабатывая скудную землю» «живут морским разбоем»; снаряжая флотилии «камар» и «нападая то на купеческие корабли, то даже на какую-нибудь страну или город, они господствовали на море» и занимались работорговлей. Аппиан в «Митридатовых войнах» (102) отмечает, что ахейцы всех эллинов, которых брали в плен, убивали «по обычаю скифов, - сначала в гневе, всех, с течением же времени только самых красивых из них, а потом тех, на кого падет жребий». Овидий в «Посланиях с Понта» (IV,10) также рисует непривлекательный образ гениохов и ахейцев: «Какой бы лай ни подняли чудовища из обрубленного паха Сциллы, все же гениохские корабли причинили морякам больше вреда. Ты не можешь сравнить и Харибду с враждебными ахейцами, хотя она трижды изрыгает трижды выпитую морскую воду. Хотя [эти племена] свободнее плавают в правой части [Понта], и эта сторона небезопасна от них». 

Греческая колонизация Восточного Причерноморья

Важной вехой, во многом определившей дальнейшее развитие региона, стала греческая колонизация. Как правило, и не без оснований, выделяется доколонизационный период в контактах местного населения с древними греками. Рассуждая о нем большинство исследователей, к сожалению, опирается не на археологические находки, а на хорошо известный миф об аргонавтах, посетивших, якобы, Колхиду с целью возвращения золотого руна. Самое удивительное, что эллинистическая поэма III в. до н.э. Аполлония Родосского «Аргонавтика» используется при этом для реконструкции социальной истории колхов конца II – начала I тыс. до н.э. Мифические события (v) реконструируются настолько уверенно, что Ясон и Медея становятся реальными историческими личностями, а поход аргонавтов получает достаточно твердую дату – до 40-х или 30-х гг. XIII в. до н.э., «за поколение до Троянской войны», XIII-XII вв. до н.э., рубеж XIII-XIV вв. до н.э. Таким образом, появление греков на берегах Колхиды значительная часть исследователей (в первую очередь, грузинских) относит к микенской эпохе, то есть к позднеэлладскому III периоду (vi). Излишне, видимо, говорить, что никаких археологических свидетельств столь раннего знакомства греков с Колхидой не обнаружено. Кратко проанализировав доступные материалы, А.И. Иванчик пришел к выводу, с которым нельзя не согласиться: «по прежнему нет достаточных оснований для предположений о существовании регулярных связей между микенскими греками и побережьями Черного моря…» (48) Конечно, можно уповать на то, что со временем, во время новых археологических исследований, такие основания будут обнаружены, но здесь мы вступаем уже в сферу фантазий, не имеющих ничего общего с фактами и наукой.    

Как обосновано исследователями (49), в песнях X-XII гомеровской «Одиссеи» используется материал более древней эпической поэмы об аргонавтах, при этом часть географических (или мифологических) реалий (Планкты, Симплегады, остров Кирки, страна лестригонов, источник Артакия) приурочена к востоку, то есть к Черному морю, которое отождествлялось с Океаном. В «Одиссее» упоминается корабль «Арго», а в «Илиаде» - Ясон. Вроде бы, Колхиду как цель путешествия аргонавтов впервые называет Евмел Коринфский (конец VIII - начало VII вв. до н.э.), но поэмы, известные под его именем, были записаны только во второй половине VI в. до н.э. и содержат значительное количество поздней информации (50). Первое упоминание Колхиды в связи с аргонавтами следует поэтому связывать с Эпименидом Критским (вероятно, последняя треть VII в. до н.э.), но этот автор, очевидно, являлся уже современником греческой колонизации Причерноморья. Как отмечает А.И. Иванчик, «наиболее вероятно, что отождествление мифической Эи с Колхидой, общепринятое в позднее время, является одним из … поздних элементов» (51). А.И. Иванчик ошибается (52), говоря об упоминании Колхиды в связи с аргонавтами в «Каталоге женщин» Гесиода (фр.241). Здесь нет упоминания Колхиды и, как и в «Теогонии» (340) говорится лишь о реке Фасис, которая первоначально локализовалась на севере, возможно, отождествлялась с Доном (53), и лишь затем была связана с р. Риони. 

Мы также не можем согласиться с А.И. Иванчиком, связывающим отождествление мифической Эи и Колхиды со временем, не позднее второй половины VIII в. до н.э., так как позже, якобы, она была разрушена киммерийцами (54). Это утверждение основано на излишнем доверии к чисто гипотетическим построениям некоторых исследователей (Т.К. Микеладзе (55) и др.), абсолютно не подкрепленным фактами. На самом деле, у нас нет никакой внятной информации, тем более, «данных археологии», как о существовании государства (а не объединения племен) Кулха, так и о его разрушении киммерийцами. Поэтому не исключено, что Эпименид Критский и его современники первыми отождествили Эю (первоначально помещаемую в Океане) с Колхидой, сразу приурочив её к восточному побережью Черного моря, где её и размещала античная традиция в дальнейшем. Но итоговый вывод А.И. Иванчика не вызывает сомнений: «миф об аргонавтах не может использоваться как аргумент в пользу существования древних контактов между Эгеидой и Кавказом. Эя древнейших версий аргонавтик не локализовалась на Кавказе» (56). 

Абсолютно убедительно обосновано, что «Эя первоначально мыслилась как страна на берегу Океана или остров в Океане» (57). Согласно одной из гипотез, «первоначально цель похода аргонавтов находилась гораздо ближе к Греции, может быть где-то на фракийском или малоазиатском побережье Понта» (58), согласно другой – земля Ээта древних свидетельств была на севере Адриатики (59). Опять же, можно согласиться с выводом о том, что локализации мифической Эи «отражают расширение греческого географического кругозора. Эта страна оказывалась каждый раз локализованной в самой удаленной точке известного мира» (60). Отметим также убедительно отмеченные параллели между Эей аргонавтик и «миром мертвых», Ясоном и образом колдуна-шамана и т.д. (61)

На самом деле, следы первых путешествий гомеровских греков к берегам современной Абхазии крайне немногочисленны. На сегодняшний день они ограничиваются находками нескольких фибул конца геометрической – начала архаической эпохи (VIII в. до н.э.) в селениях Новый Афон, Псырцха, Абгархук (62). Наиболее ранние находки греческой керамики в Северо-Западном Закавказье, относящиеся, вроде бы, к концу VII в. до н.э., встречены на Красномаяцком поселении на территории современного Сухума (63). Впрочем, так как материалы Красномаяцкого поселения остаются практически неопубликованными, эта дата, очевидно, нуждается в уточнении. К этому же времени, концу VII-началу VI вв. до н.э., относятся находки греческой керамики в Батумской крепости (64).

Следует отметить, что и для других колонизуемых греками регионов прослеживается период доколонизационной торговли. Так, эгейская продукция среднего геометрического II периода (около 800 – около 750 гг. до н.) встречается в Этрурии, Кампании и Сицилии, но при многолетних исследованиях греческих колоний на территории Италии не обнаружен материал ранее позднего геометрического I  периода (около 750 – 725 гг. до н.э.) (65). О начале греческой колонизации побережья Абхазии мы можем относительно уверенно говорить применительно к первой половине VI в. до н.э., учитывая находки античной керамики этого времени в слоях Гюэноса (Очамчира) и Эшерского городища, а также поселения местного населения на Холме Верещагина (66). К середине VI в. до н.э. вроде бы (если верить публикаторам) относятся единичные фрагменты импортной греческой керамики из расположенного относительно далеко от моря в горной части Абхазии могильника Джантух (67). 

Во второй половине VII – первой половине VI вв. до н.э. (своего рода «смутное время») материальная культура региона сильно меняется. Сложившаяся в VI в. до н.э. местная культура настолько значительно отличалась от своей предшественницы, как по погребальному обряду, так и по керамике, оружию, украшениям, что есть все основания трактовать её не как хронологический этап, а как новую культуру, хотя и генетически связанную с более ранними памятниками. Причиной кардинальных изменений стал целый ряд факторов: затронувшие Колхиду и имевшие, вероятно, разрушительные последствия неоднократные «походы» ранних кочевников – исторических киммерийцев и скифов, демографический кризис (часть населения, вероятно, уходит вместе с пришельцами, часть – погибает, в результате в середине-второй половине VII в. до н.э. на территории современной Абхазии сокращается число могильников и поселений), начало греческой колонизации. Для второй половины VII – первой половины VI вв. до н.э. в регионе зафиксировано заметно меньше погребальных памятников, чем для более ранней эпохи. Таким образом, греческие пришельцы увидели в некоторой степени опустевшие земли, что облегчило процесс колонизации. 

На территории современной Абхазии находились, по меньшей мере, три греческих города, хорошо известных в античном мире. Это Диоскурия (Диоскуриада), Гиенос (Гиен, Гюэнос, Гиэнос) и Питиунт. Споры, периодически возникающие по поводу характера данных поселений, времени их основания, соотношения в них местного и греческого населения, обусловлены слабой археологической изученностью этих памятников. «Великий Питиунт» впервые упоминается Страбоном, ссылающимся на Артемидора Эфесского (II в. до н.э.), но при начавшихся в 1952 г. раскопках найдены лишь слои II-VI вв. н.э., и только единичные находки относятся к II-I вв. до н.э. (68) Вероятно, отсутствие эллинистических слоев связано с переносом Питиунта после его разорения гениохами, о котором упоминает Плиний Старший (VI,16). Предположительно, это разорение «богатейшего города» произошло в первой половине I в. н.э. (69) Очевидно, город предшествующего периода до сих пор не найден археологами.

Гиенос, возникший, судя по археологическому материалу, не позднее первой половины VI в. до н.э. (70), исследовался лишь эпизодически, а его большая часть уничтожена при строительстве Очамчирского порта. Неоднократно отмечалось, что Псевдо-Скилак Кариандский, хорошо отличающий «полис», «греческий полис», «греческий акрополь», «большой варварский полис» и «гавань» (71), называет Гиенос, как и Фанагорию, Кепы, Синдскую Гавань, Патунт, Торик, Фасис, «греческим полисом» (81), а Диоскурию – просто «полисом». Предполагается также, что именно Гиенос Помпоний Мела в своем «Землеописании» называет Кикном, т.е. «Лебедем» (I,110): «В начале берегового изгиба находится город, который, как рассказывают, основали греческие торговцы, назвавшие его Кикном, потому что, когда буря носила их во тьме [по морю] и они не знали, где находится земля, крик лебедя подал им знак» (72). Следуя логике текста,  Кикн находится относительно недалеко от Фасиса, а за ним, при движении против часового круга, следуют меланхлены, тореты, «шесть Колик», кораксы, фтирофаги (!), гениохи, ахеи, керкеты, синды. В принципе, последовательность перечисления племен, за незначительным исключением, в этом тексте соблюдена, следовательно, соотнесению Кикна с Гиеносом ничего не мешает (vii). Аргументы М.П. Инадзе, размещающей Кикн ближе к Фасису, в пределах Рионской низменности, вряд ли можно счесть убедительными, её ссылка на Плиния Старшего не решает ситуации (73). Плиний Старший называет город Кигн два раза в одном и том же регионе, что само по себе свидетельствует о путанице в источниках. Первый раз Кигн оказывается у него вместе с Тиндаридой (возможно, Диоскуриада) на берегах Фасиса, причем оговаривается, что в настоящее время этих городов уже не существует (VI,13), второй раз (VI,14) географ помещает его за апсилами, Себастополисом и санигами, но до гениохов и Колики, то есть на морском побережье северо-западнее современного Сухума. Обе локализации, скорее всего, основаны исключительно на стремлении автора примирить основательно перепутанные источники. При анализе данных Плиния по соседним регионам Причерноморья уже отмечалось, что «многочисленные случаи противоречий и несоответствий … заставляют осторожно относиться к его данным» (74). Предполагается, что с Гиеносом связаны и упоминаемые Стефаном Византийским «города колхов» Пиенида и Тиенида, впрочем, напомним, что Плиний Старший недалеко от Кигна называет «реку и город Пений», то есть, скорее всего, Питиунт (VI,14). Не исключено, что все эти названия все же могут быть связаны между собой, впрочем, рассуждения на этом поле лучше оставить филологам.        

На территории современного Сухума, где большинство ученых помещает основанную жителями Милета (не позднее 520-х гг. до н.э.) Диоскурию, четко выраженных слоев не только архаического, но и классического периодов при ведущихся там многолетних раскопках не обнаружено. Крайне сомнительно, что весь древний город уничтожен наступающим морем или погребен на дне Сухумской бухты. Тем более что римские и византийские остатки бесспорно находившегося здесь Себастополиса сохранились относительно неплохо. По расчетам Ю.Н. Воронова, «ширина полосы, отнятой за последние 2 тыс. лет морским прибоем у суши, не превышает 100 м.» (75) Трудно себе представить, что размеры античного полиса, обладающего значительной по своим размерам хорой (76), составляли в ширину всего лишь 100 или чуть более метров. 

Единственным косвенным указанием на наличие древнего города в Сухумской бухте является находка знаменитой надгробной стелы в устье реки Беслетки (77). Впрочем, не исключено, что погребение со стелой находилось на одном из некрополей хоры древней Диоскуриады, которая, судя по распространению археологических находок, занимала достаточно значительную территорию. Недаром Дионисий Периэгет, опирающийся на ранние источники, говорит о стране тиндаридов, то есть, скорее всего, жителей Диоскуриады. Другое столь же косвенное указание – находка в кладке раннесредневековой стены фрагмента резного киматия (карниза) храмовой постройки, датированного III-II вв. до н.э. (78) И, опять же, храм этого времени вполне мог находиться на хоре античного города, а не в его центральной части.

По нашему предположению, в какой-то исторический период, возможно, с конца IV в. до н.э., «акрополь» древней Диоскуриады находился на месте Эшерского городища. Раскопки, начатые в 1967 г., с несомненностью указывают, что Эшерское городище представляет собой остатки крупного поселения, возникшего, судя по находкам импортной керамики, в первой половине VI в. до н.э. По мнению исследователей памятника, «в архаический период это могла быть усадьба представителя местной знати …, который состоял в торговых или обменных отношениях с греками» (viii). Вполне возможно, что «Эшерское городище в VI в. до н.э. является хорионом (усадьбой, входившей в сельскую округу Древней Диоскуриады)» (79). Но уже в IV в. до н.э. «памятник представляет собой поселение городского типа, где ведется монументальное строительство и проживает греческое население» (80). Мы видим здесь мощные оборонительные сооружения, общественное здание, водопровод, сравнительно многочисленные архитектурные детали (капитель, обломки сложнопрофилированных карнизов, фрагменты колонн, кровельный материал) (81), наконец, надпись конца IV – начала III вв. до н.э. на бронзовой плите, исполненную на «безукоризненном греческом языке» и прямо говорящую о полисе (82). Это, безусловно, признаки уже не «хориона», по крайней мере, хорионы с такими особенностями в Причерноморье нам неизвестны. Таким образом, в эпоху эллинизма на месте Эшерского городища находился город с греческим населением. В то же время, ни о каком городе в столь непосредственной близости от Диоскуриады (принимая версию о её местонахождении в центре современного Сухума) античные источники не сообщают. Не исключено, что после разрушения Эшерского городища в I в. до н.э. город был перенесен на хору Диоскуриады, в центр современного Сухума, где к тому времени уже существовало значительное поселение. Другой вопрос – где находилась основанная в VI в. до н.э. выходцами из Милета Диоскуриада до конца IV в. до н.э. Перенос античного города на новое место, пусть и в пределах своей хоры – явление достаточно распространенное. 

У Плиния Старшего, как известно, упоминаются и Диоскуриада (VI,15-16), и Себастополь (VI,14,16), но это противоречие, свойственное данному автору, объясняется, скорее всего, наличием двух разновременных источников. А учитывая наличие ещё и города Тиндарида (тиндаридами иногда называли сыновей Тиндарея Диоскуров) на берегу Фасиса, близ Кигна (VI,13), количество источников, упоминающих Диоскурию – Себастополис и использованных Плинием Старшим, может быть увеличено до трех. Аналогичную ситуацию у Плиния Старшего мы видим и с Питиунтом - Питиусом, который упоминается то как Пений (находится на одноименной реке между Себастополем, санигами и Кигном, с одной стороны, и гениохами, с другой) (VI,14), то как Питиус (VI,16). Очевидно, здесь мы опять имеем дело с использованием автором двух источников.    

Основанный милетянами во главе с Фемистагором Милетским Фасис уверенно локализуется в районе современного Поти, хотя остатки древнего города до сих пор не найдены. Фасис упоминается и в греческой надписи на серебряной фиале, найденной в Зубовском кургане, выполненной на ионийском диалекте в V-IV вв. до н.э. Существует предположение о неоднократном переносе древнего Фасиса. Скорее всего (Дюбуа де Монпере, Джанашиа, Джавахишвили), Фасис находился на левом берегу р. Риони, восточнее Поти. Единственным указанием на нахождение Фасиса на правом берегу Риони является свидетельство Псевдо-Арриана. Археологически изучены лишь раннеантичные и эллинистические поселения (83). Н.Ю. Ломоури отождествлял с древним Фасисом окруженную болотом крепость «Наджихури», находящуюся между рекой Риони, озером Палеостоми и каналом Недаарти (84). Можно допустить, что, действительно, как предполагает М.Ф. Высокий, «римские крепости и формировавшиеся вокруг них поселения располагались несколько в стороне от старого греческого города» (85). 

Отсутствие следов греческого полиса (а именно о полисе говорят источники, и не только аристотелевская «Полития фасиан», дошедшая в пересказе Гераклида) затрудняет любые попытки реконструировать его историю. Отметим лишь, что источники не дают абсолютно никаких оснований для предположения о том, что «в существующем поселении, городе (Фасисе), поселились милетяне» (86). В данном Помпонием Мелой описании «самого острого угла Понта» говорится лишь: «Здесь живут колхи, сюда изливается р. Фасис, тут же находится соименный реке город, основанный Фемистагором Милетским, тут же храм и роща Фрикса, прославленная древним сказанием о золотом руне» (1,108). Как видим, ничего о предшествующем поселении здесь не говорится и ничего не подкрепляет сделанный на основании этого текста (причем, в используемом этом авторе переводе) вывод Т.С. Каухчишвили: «Следовательно, автор знает о том, что названное им поселение известно ещё с времен похода аргонавтов, где впоследствии милетянин Фемистагор «основал» город. Получается так, что известное, т.е. уже основанное, основывают еще раз» (87). Поражает стремление увидеть в источнике то, что очень хочется увидеть!  

Несмотря на культурное воздействие со стороны греческого полиса, культура местных племен в V-IV вв. до н. э. сохраняла свою самобытность. Заметим, что, в целом, уровень знаний греков о Колхиде и, тем более, об её внутренних районах, был невысок. Неслучайным в этой связи выглядит и весьма незначительное количество находок в Колхиде монетных импортов классического и эллинистического периодов. Вплоть до походов Помпея внутренние районы Западного и Центрального Закавказья оставались terra incognita для античных купцов и географов.

Только не ранее V-IV вв. до н.э., можно проследить, опираясь на археологический материал, начало процесса интенсивного социального расслоения среди древних жителей Абхазии. Для более раннего периода мы видим однородное в социальном и имущественном плане общество, в котором каждый взрослый мужчина являлся воином, а община состояла из равноправных малых семей. И только после начала греческой колонизации и, возможно, не без влияния античного социума, появляются погребения вождей, резко отличные от погребений рядовых общинников. К этому же времени относятся и первые достоверные сведения о возникновении в Западном Закавказье царской власти. Так, в 401-400 гг. до н.э., стратеги-спутники Ксенофонта собирались «плыть к Фазису и захватить страну фазиан. Там царствовал тогда потомок Аэта» (VI,36-37). Значительно позже, согласно источникам, царская власть утверждается у племен, занимающих побережье Черного моря между современными Новороссийском и Адлером. Страбон, напомним, упоминает четырех царей гениохов и подвластных своим царям или тиранам «скептухов» у ахейцев и зигов (XI,II,12-13). Такая же, судя по всему, достаточно слабая царская власть в сочетании с разделением страны на «скептухии», отмечается Страбоном у собственно колхов. По сообщению Геродота, колхи и их северные соседи были данниками персов (III,97), а Страбон говорит об их вхождении в державу Митридата Понтийского (XI,II,18) и управлении «наместниками» или «правителями» царя. В 83 г. до н.э. колхи восстали против наместников и потребовали от Митридата назначения его сына царем Колхиды. Царство Митридата Филопатора-Филадельфа было недолгим, уже в 80 г. он был обвинен, возможно, не без оснований, отцом в сепаратистских стремлениях и казнен. Соаны Страбона управлялись царем и советом из 300 человек (XI,II,19), то есть царская власть у них также была ограничена. Известны базилевс Ака (190-е – 180-е гг. до н.э.) и поставленный в 63 г. до н.э. Помпеем правителем Колхиды Аристарх (App., Mithr, 114), причем и тот и другой чеканили свою монету. Считающийся, вслед за Аппианом (117), скиптроносцем колхов Олтак, он же Олкаба, Олкабанта (Секст Юлий Фронтин), согласно Плутарху (Лук.,16), происходил из правителей жившего по берегам Меотиды племени дандариев, то есть, очевидно, не являлся ни скифом, ни колхом. Несмотря на прямое указание Плутарха, некоторые исследователи продолжают считать Олтака колхом, делая вывод об имевшем место, якобы, сражении Помпея с «каким-то отдельным колхским династом» (88).

Впрочем, и в начале новой эры царская власть установилась не у всех племен Восточного Причерноморья. В частности, Арриан отмечает отсутствие царской власти у саннов.

Здесь мы не будем подробно вдаваться в дискуссионный вопрос о месте чеканки серебряных колхидок (конец VI-середина V вв. до н.э. – конец IV – начало III вв. до н.э.), столь многочисленных в Западном Закавказье. Часть исследователей, на наш взгляд, обоснованно, местом их чеканки считает античный полис Фасис (89), часть – какие-либо центры Колхидского царства (90). В какой-то степени, обе эти гипотезы могут не противоречить друг другу. Не исключено, что в какой-либо период античный полис Фасис стал столицей полуварварского Колхидского царства. В таком случае было бы понятно, почему Ксенофонт считает правившего в эго время потомка Аэта царем не колхов, а фасиан. Косвенным указанием на чеканку монет именно в Фасисе является наличие на некоторых колхидках, монете Аристарха и золотых подражаниях статерам Лисимаха изображения хорошо известной античным авторам фасианской богини (91). Кроме того, и это неоднократно отмечалось исследователями, изображаемый на колхидках лев являлся символом Милета, выходцы из которого основали Фасис (92). 

Логично предположить, что на территории приморской части современной Абхазии царская власть возникла раньше, чем у более отсталых пиратских племен гористого побережья или у горцев-соанов. В этой связи обратим внимание на монеты базилевса Аки, имя которого полностью соответствует абхазскому названию г. Сухум – Акуа (93). В отличие от Г.Ф. Дундуа (94), это совпадение нам не кажется случайным. Напомним также, что Псевдо-Скилак Кариандский Гиен и Фасис, в отличие от Диоскуриады, называет «городами эллинскими». Возможно, в какой-то момент Диоскуриада действительно перестала быть греческим полисом, став резиденцией варварского правителя. Традиция чеканки монеты в Диоскуриаде была продолжена при Митритаде Понтийском.

(Окончание следует)

А.Ю. Скаков – кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Центра изучения Центральной Азии, Кавказа и Урало-Поволжья Института востоковедения РАН

Примечания

Абхазия археология историография Россия этничность / этнополитика

версия для печати постоянная ссылка

Добавить комментарий

Ваше имя: Ваш E-mail: Ваше сообщение:     Введите код: