Грузия как фактор влияния на ситуацию на Западном Кавказе (I)

Публикации | ПОПУЛЯРНОЕ | Александр СКАКОВ | 28.03.2013 | 23:55

Обращаясь к рассмотрению вопроса о воздействии грузинского фактора на ситуацию на Западном (или Северо-Западном) Кавказе надо начать с попытки определить, являются ли Грузия и Западный Кавказ частью единого социально-политического и социально-экономического региона, или же, анализируя эту проблематику, мы видим Грузию в роли еще одного внешнего фактора. Исторически и исходя из традиционных геополитических представлений Кавказ, включая Северный Кавказ и Закавказье, рассматривался как единый регион, объединенный многочисленными и разнообразными связующими нитями. Как ни парадоксально, но став Южным Кавказом, Закавказье усилило свой дрейф от Северного Кавказа, ускоренно превращаясь в отдельный социально-политический и экономический регион с особой динамикой развития (1). При этом нельзя быть уверенным ни в том, что это обособленное положение новообразованного региона является долгосрочным фактором, ни в том, что в течении ближайших десятилетий страны этого региона не будут «растащены» по соседним более устоявшимся регионам. 

После распада СССР главным фактором, обусловившим такую динамику развития Кавказа, стала ограниченность и недостаточность коммуникаций, связывающих Северный Кавказ и Закавказье через Главный Кавказский хребет (об этом – ниже). Кроме того, две из четырех основных коммуникаций были перерезаны благодаря затяжным этнополитическим конфликтам (грузино-абхазскому и грузино-юго-осетинскому). Необходимо также помнить об участии северокавказских добровольцев в грузино-абхазском вооруженном конфликте, о дестабилизирующей роли фактора Панкисского ущелья в Грузии, даже о некоторых исторических противоречиях между народами Северного Кавказа и Грузией (в частности, о том, что после выселения карачаевцев, балкарцев и чеченцев часть их земель была передана Грузинской ССР, а Северная Осетия тогда же потеряла Восточную Тагаурию). В дальнейшем важным разделяющим фактором стало введение визового режима между Россией и Грузией в 2000 г. Учитывая характер дальнейших российско-грузинских отношений и ограниченность коммуникаций (всего один пропускной пункт в Верхнем Ларсе работал со значительными перебоями) кардинально изменить ситуацию не смогло ни введение режимом Саакашвили безвизового режима для жителей республик Северного Кавказа в октябре 2010 г., ни односторонняя отмена тбилисскими властями визового режима с Россией 28 февраля 2012 г. 

Здесь необходимо помнить и о том, что любой гражданин России, посетивший Абхазию и Южную Осетию (и въехавший туда по единственно возможному после 2008 г. маршруту) подпадал под действие грузинского «Закона об оккупированных территориях». Саакашвили, «закрывая» Южную Осетию и Абхазию от внешнего мира, тем самым частично сводил на нет возможные результаты собственной политики по «открытию» Северного Кавказа. Видимо, он (а вместе с ним и большая часть грузинской политической элиты, традиционно далекой от осознания реальности) не отдавал себе отчета в том, что Абхазия и Южная Осетия, географически (как и часть Краснодарского края с городом Сочи) расположенные на Южном Кавказе, за истекшие 20 лет в социально-экономическом (и не только) смысле стали неотъемлемой частью Северного Кавказа. В очередной раз геополитическая и социальная граница не совпала с географической границей. «Закрывая» часть условного региона «Северный Кавказ», Саакашвили тем самым ограничивал грузино-северокавказские связи в целом. Провозглашенная Саакашвили цель: «с точки зрения человеческого и культурного пространства нет никакого Северного Кавказа и Закавказья, есть один Кавказ…» (2010 г.) оставалась не более чем оторванным от реальности лозунгом. 

Таким образом, Грузия для Северного Кавказа в значительной степени стала внешним фактором, но, и в этом особенность данной ситуации, таким внешним фактором, который в своих целях активно используют другие, более значимые и более отдаленные внешние игроки. Грузия, пытавшаяся проводить собственную политику и уверенная в том, что это у нее получается, превратилась в своего рода посредника, функцию которого можно сравнить с ролью «камикадзе» или «смертника», выполняющего чужую волю и реализующего чужие интересы. 

Изначально, после распада СССР, на Кавказе, еще не разделенном окончательно на Северный и Южный, в качестве внешних факторов могли выступать не только страны и их блоки, но и различные проекты или представления. К примеру, это:

1 - транспортные и энергетические проекты, при своей внешней привлекательности не являющиеся в достаточной мере реализуемыми или же, в случае своей реализации, не влекущие за собой предполагаемых позитивных последствий. Подобные проекты могли преследовать сразу несколько целей – убедить молодые государства в возможности своего дальнейшего развития без учета фактора России и дать новым политическим элитам видимость позитивной перспективы. 

Любопытно при этом, что последствия реализации этих проектов, по крайней мере, для некоторых государств региона, оказались совсем иными, чем это предполагалось. В этом случае показателен пример Грузии, сделавшей ещё при Э. Шеварднадзе ставку на свое положение как узлового звена «Кавказского коридора», «Великого Шелкового пути» или проекта TRACECA. Претендовала Грузия и на особую роль в Балто-Черноморском сотрудничестве - как говорил Шеварднадзе, это «еще один путь, ведущий к интегрированной Европе без разделительных линий». Но реальность оказалась иной. Грузия сама стала разделительной линией, отделяющей Россию от Южного Кавказа, Армению от России и Причерноморья и так далее. Но, кроме этого, Грузия стала не страной-транзитером, управляющей транспортными потоками, а страной-заложником своих более богатых соседей, рассматривающих Грузию исключительно в роли проходного двора. Достаточно напомнить, каким крахом закончились недавние неудачные потуги Б. Иванишвили скорректировать проект Баку-Тбилиси-Карс, отстраняющий от транспортных потоков порты Грузии, или как грубо были оборваны Азербайджаном робкие попытки нового грузинского руководства поднять вопрос о восстановлении железнодорожного сообщения через Абхазию. Теперь уже и глава МИД Грузии говорит о том, что «это ни в коем случае не произойдет против интересов Грузии и ее дружественных стран» (2). То есть Грузия, оказывается, должна отказаться от восстановления коммуникаций, идущих через Абхазию исходя не из своих национальных интересов, а всего лишь ориентируясь на нежелание Азербайджана открывать лишнюю «форточку» во внешний мир для Армении. 

Необходимо оговорить здесь, что на фоне всех этих прекрасно рекламируемых транспортных проектов Россия вела и ведет себя крайне пассивно и безинициативно, не выдвигая каких-либо креативных идей и не демонстрируя способность использовать даже тот потенциал, который пока есть у Москвы. Стагнация портовой структуры Черного и Каспийского морей (к примеру, печальное состояние портов Новороссийск и Махачкала; слишком медленное развитие нового порта Оля в Астраханской области, где паромное сообщение с Ираном прекращено, а простой вагонов в ожидании выгрузки еще недавно составлял в среднем 15 суток), отсутствие проектов модернизации коммуникаций Север-Юг – все это свидетельствует об отсутствии у Москвы интереса к транспортным проектам подобного рода, требующим крупных затрат при медленной окупаемости. Достаточно привести несколько цифр, наглядно свидетельствующих о том, насколько незначительное внимание российское руководство уделяет транспортным проектам: в 2010 г. по данным РЖД было сдано в эксплуатацию 122 км вторых путей и всего 2,5 км новых линий, в 2011 г. – 186,9 км вторых путей, новых линий вообще не строилось, в 2012 г. – 117,3 км вторых путей и всего 2,8 км новых линий (по данным Минтранса, 96,5 км вторых путей и 7,5 км новых линий) (3). При таких объемах строительства говорить о возрождении роли России как великой транспортной державы и о создании новых транспортных коридоров через её территорию не приходится. 

В то же время, необходимо отметить, что любые дискурсы об очевидной инвестиционной привлекательности Южного Кавказа или о напряженной борьбе за местные рынки крайне уязвимы, так как изначально далеки от реальности. Рынки стран Южного Кавказа крайне невелики, а на самом большом из них – азербайджанском – риски и коррупционная составляющая настолько перевешивают возможные плюсы, что число потенциальных инвесторов (если исключить нефтегазовую составляющую) заведомо становится очень ограниченным. Собственно говоря, отказ (возможно, временный) Турции от армяно-турецких протоколов многие аналитики и в самой Турции и за её пределами связывали именно с незаинтересованностью Анкары в армянском рынке и с нежеланием рисковать в других более важных вопросах (цены на энергоносители и маршруты их транспортировки) из-за столь незначительного выигрыша. 

2 - возможности вступления и членства в военно-политических, политических и экономических альянсах и блоках, выходящих за рамки региона Южного Кавказа. При этом альянсы, ориентированные исключительно на постсоветское пространство, либо оказались фатально нежизнеспособными (к примеру, ГУАМ), либо до сих пор не сумели (и, вопрос, сумеют ли?) убедительно подтвердить свою жизнеспособность (к примеру, ОДКБ). 

Новые же интеграционные формулы – Таможенный союз и, тем более, Евразийский Союз – являются пока не более чем достаточно опасными фантомами, так как, с одной стороны (со стороны России) требуют усилий и средств для своего продвижения, не имея ни «дорожной карты», ни реалистичного целеполагания, с другой же (Запад в целом) вызывают отторжение и сопротивление, обращаемое в данном случае на Россию, как их инициатора. Не вдаваясь в детали, отмечу лишь, что для успешной реализации любого из этих проектов (если бы такая цель была бы реально поставлена) необходимо было бы на первом этапе сосредоточиться на достижении очевидного успеха интеграции в ядре объединения (предположим, в треугольнике Россия-Казахстан-Белоруссия), а затем пытаться привлечь в него других участников (тех же Армению, Киргизию и, тем более, Турцию). В том же случае, если несформировавшееся «ядро» пытается интегрировать «несостоявшуюся» экономику (Киргизию) или заведомо мощную экономику (Турцию), интеграционное объединение, так и не став реальным объединением, превращается в очередной фантом, обреченный на забвение и прекрасно демонстрирующий нам истинные чаяния своих инициаторов. 

Внешние же для региона блоковые образования (НАТО и ЕС), не отказываясь от перспективы включения на тех или иных условиях Южного Кавказа в свою сферу ответственности, не спешат это делать, будучи вынужденными считаться с целым рядом объективных причин. Ближе всего «подошел» к региону Южного Кавказа блок НАТО, включение Грузии в который в 2008 г. удалось предотвратить только благодаря войне 08.08. Видимо, не вдаваясь в поиски «виноватой стороны» (тем более, что эта сторона уже была аргументировано указана на международном уровне), можно только констатировать, что именно желание НАТО включить Грузию с её неразрешенными конфликтами в свой состав и стало основной (если не единственной) причиной начала этой войны со всеми её жертвами и разрушениями (подтолкнув Грузию к силовой попытке разрешения конфликтов и не оставив России иного выхода, кроме военного вмешательства). Модель поведения Евросоюза, тем более, сдерживаемого кризисными явлениями в своих рядах, кажется более ответственной, чем модель поведения НАТО. В то же время, идеология «Восточного партнерства» и «Зоны свободной торговли с ЕС» является, по сути, идеологией создания сферы влияния, когда входящие в эту сферу государства, лишаясь части своего суверенитета, не получают при этом осязаемых дивидендов и не включаются в систему двусторонних обязательств.

Таким образом, эти два внешних фактора, выступающих в роли тех или иных транспортных и интеграционных проектов, не только не смогли продемонстрировать свою успешность для Кавказа (как Южного, так и Северного), но и не способствовали ни в кой мере приостановлению дезинтеграции Кавказа на два региона. Скорее наоборот, питая иллюзии и создавая фантомы, все эти проекты способствовали дрейфу кавказской политики от реалий сегодняшнего дня в область фантазий, мифов и фобий, исходящих из принципа «игры с нулевой суммой». 

Именно в этой сфере оказалась сконцентрирована внешняя политика Грузии в эпоху Саакашвили. На сегодняшний день ситуация в Грузии определяется противостоянием «старой» и «новой» власти, то есть своего рода двоевластием, стабилизирующую роль в котором играет внешний фактор. Именно от этого внешнего фактора (конкретно, администрации США), а не от грузинского социума, зависит успешное и мирное завершение процесса смены политических элит в стране. Поэтому можно только надеяться, и пока что для этой надежды есть основания, что внешний фактор будет и далее вести себя ответственно, предсказуемо, избегая резких движений и непродуманных действий. К примеру, таким непродуманным действием, способным вновь осложнить ситуацию во всем регионе Южного Кавказа, стала бы реанимация проекта по вступлению Грузии в НАТО. Хорошо известно, что разговоры на эту тему ведутся, и, если бы Москва не пошла на диалог с новой грузинской властью или обставила бы его заведомо невыполнимыми условиями, могла бы иметь место активизация усилий в этом направлении. Для облегчения данного процесса возможна совместная оговорка НАТО и вступающего в состав этого блока государства о том, что статья 5 Устава НАТО не будет действовать до восстановления территориальной целостности (в данном случае, Грузии). По сути, возможность вступления Грузии в альянс даже без решения проблем Абхазии и Южной Осетии допустил в декабре 2012 г. генсек НАТО Расмуссен, сказав в этой связи, что «было бы недопустимо дать России фактическое право вето на расширение НАТО» (4). Неприемлемость такого сценария как для Москвы, так и для Сухума и Цхинвала, вызвала бы необходимость прибегнуть к нестандартным ответным мерам, одной из которых могла бы стать реанимация вопроса о включении Абхазии (даже несмотря на нежелание местного социума, ведь в данном случае речь пошла бы о его выживании) и Южной Осетии в состав Российской Федерации на правах её субъектов. Последствия обмена такого рода действиями были бы однозначно опасными и негативными. 

Вероятно, все же, американская администрация не пойдет на такую авантюру и ситуация в Грузии и вокруг нее будет развиваться по сценарию, предполагающему стабилизацию существующих трендов. То есть будет идти вялотекущий диалог Тбилиси с Абхазией и Южной Осетией, в российско-грузинских отношениях будет в достаточно полной степени восстановлена экономическая и гуманитарная составляющая, общие параметры курса Грузии не изменятся, а её зависимость от внешнего фактора, учитывая неизбежные финансово-экономические проблемы, будет только возрастать. Бывшая правящая партия ЕНД вряд ли сможет, ассоциируясь с бывшей властью и её промахами, занять оппозиционную нишу, в которой возможно появление новых игроков, в том числе и путем распада «Грузинской мечты». То есть, скорее всего, ситуация в Грузии окажется стабильной и управляемой. «Часом Х» здесь станет апрель 2013 г., когда Саакашвили получит правовую возможность отправить в отставку правительство и распустить парламент. Рискнет ли он воспользоваться этим окном возможностей – зависит от того, насколько четкую позицию займет Запад и, в первую очередь, Вашингтон. Если же он не сможет пойти на резкие шаги – Саакашвили и ЕНД в дальнейшем можно будет увидеть только в музее или в лавке древностей. 

Александр Скаков - к.и.н., старший научный сотрудник ИВ РАН

(Окончание следует)

выбор Кавказа Грузия Западный Кавказ: современные проблемы Россия США

версия для печати постоянная ссылка

Добавить комментарий

Ваше имя: Ваш E-mail: Ваше сообщение:     Введите код: