Как национальные меньшинства воображались нациями в 1920-х годах. Кавказ (II)

Публикации | ПОПУЛЯРНОЕ | Вера ТОЛЬЦ | 15.03.2013 | 00:00

Предыдущая часть

На самом деле в момент, когда в 1920 году Красная Армия установила контроль над недолго просуществовавшей независимой республикой Азербайджан, там уже имелись свои интеллектуальные и политические элиты, чьи представления о мире в национальных категориях начали формироваться в позднеимперский период. Они представляли себе Азербайджан как национальное государство тюрок Кавказа. Тем не менее эти национально мыслящие элиты были действительно гораздо малочисленнее, чем в Армении и Грузии. Что касается основной массы населения, по словам Йорга Барберовски, в первые послереволюционные годы жители Азербайджана идентифицировали себя как тюрки, мусульмане или просто крестьяне; мало кому был известен термин «азербайджанец», получивший более систематическое распространение только с 1930-х годов (679).

И тем не менее, несмотря на страшные этнические конфликты и применение властями политического насилия в широких масштабах в первой половине 1920-х годов (680), к середине этого десятилетия Баку с его новым университетом становится центром интеллектуальной жизни тюркских народов, живущих в Советском Союзе и за его пределами, привлекая к себе ученых и деятелей культуры из Татарстана, Средней Азии, Турции и европейской части России. Эти интеллектуалы особенно интересовались проектами формирования нации тюрок-мусульман на Кавказе. Их дискуссии проходили в контексте политики коренизации, которая в 1923 году стала ключевым элементом большевистского подхода к решению национального вопроса.

Барберовски определил основу этой политике в Азербайджане как «тюркизацию», подразумевавшую «создание привилегий для тюркского этноса и придание тюркскому языку статуса официального языка» (681). Но у этой политики был и еще один важный компонент – создание исторических и культурных нарративов для новоизобретенной азербайджанской нации. Именно в этой области, а также в языковой политике бывшие имперские востоковеды сыграли ключевую роль.

Бартольд внес свой вклад в это дело, прочтя курс лекций в Бакинском университете в 1924 году. Данный курс был опубликован Обществом по изучению и исследованию Азербайджана, учрежденным при участии Марра в том же году. В лекциях Бартольда много говорилось о важной роли мусульман Кавказа «в истории мусульманского мира» и всячески подчеркивалось величие средневековой исламской культуры – и ее превосходство над культурой Древней Руси (682).

Если Бартольд рассказывал азербайджанской аудитории о прошлом их страны, которое оставалось политически важным в настоящем, то Марр инструктировал ее о том, как достичь «национализации самой научной работы» (683). Отметив, что в Европе начиная с XIX века главная роль в национальном строительстве была отведена академическому сообществу, Марр предположил, что «национальная наука Азербайджана» должны сосредоточиться на «роли мусульманской культуры на Кавказе» (684). Как и Бартольд, Марр подчеркивал совместимость ислама с модернизацией. Согласно Марру, азербайджанские ученые должны были ниспровергнуть традиционные исследования Кавказа, проводимые грузинскими и армянскими специалистами, с которыми у самого Марра были давние разногласия (685).

Как утверждал Марр, одним из основных недостатков грузинской и армянской научных позиций было стремление представить Кавказ исключительно христианским и приуменьшить роль ислама, которая на самом деле была очень значительна даже в культурном наследии Армении и Грузии (686). (Следует отметить, что Марр никогда не порицал своих абхазских коллег за их даже более настойчивое нежелание признавать важность ислама для их сообщества.) «Само собой понятно, – заключал Марр, – что нельзя ожидать разрешения азербайджанских и туркологических проблем от традиционного академического понимания кавказоведения, сводившегося фактически к культурно-историческому изучению армянского и грузинского миров!» (687)

Марр настаивал на том, что в Азербайджане существовал массовый интерес к мусульманскому культурному наследию, который мог бы обеспечить общественную поддержку и благодатную аудиторию для местных научных исследований. Средневековая персидская поэзия, представленная, в частности, поэтом Низами, должна восприниматься и изучаться как часть национального наследия Азербайджана. По словам Марра,

К подлинному кавказоведению не в одной лишь территориальной плоскости не может не быть отнесен, должен быть отнесен, персидский поэт Низами. Правда, этим, казалось бы, самым безобидным и нейтральным вопросом, в азербайджанцах находящим, насколько мне известно, живой отклик, другим кавказским народам, как будто нечего интересоваться (688).

Марр объяснял далее, что Низами был «азербайджанским поэтом» не только потому, что провел большую часть своей жизни в Гяндже, расположенном на территории советской республики Азербайджан, но также и потому, что в поэзии Низами «для многих десятков, если не сотен слов, вовсе нет точного толкования или понимания в персидской речи; по-видимому, это местные как бы азербайджанизмы, внесенные в персидский текст и не находящие точного объяснения и в турецком». «Да, разве это не задача азербайджанских ученых обратить внимание на эту проблему об языке Низами...?» – риторически восклицал Марр (689). Здесь Марр, кажется, забывал о своем предостережении против написания сомнительных с научной точки зрения национальных исторических нарра-тивов, которые постулировали прямолинейную, неразрывную связь между людьми, населявшими территорию страны в далеком прошлом, и ее сегодняшними обитателями. Такое сомнительное использование древних и средневековых деятелей, как это предлагал Марр в отношении Низами, стало важным элементом создания канонов национальных культур в советский период.

Наиболее важные аргументы, приведенные Марром в его лекции, прочитанной в Баку в 1924 году, с точки зрения их воздействия на политику идентичности в Азербайджане вплоть до сегодняшнего дня касались автохтонности турок на Кавказе. Марр утверждал:

для исследователя этнической культуры Азербайджан столь же древен в Кавказском крае, как вообще человеческое его население. За существование его в более древние эпохи [-] ряд весьма распространенных культовых терминов и других нарицательных имен (690).

Описывая далее задачи «азербайджанской национальной науки» и поощряя среди азербайджанцев уверенность в себе как в нации и в новых научных учреждениях своей республики, Марр утверждал:

В данный момент лишь мимоходом коснусь того, что самые названия страны «Азербайджан» и язык «азери» свидетельствуют о давнишнем и глубоком внедрении турок в автохтонную среду, а названия эти, теперь вне всякого спора, местного яфетического происхождения <...> Все это требует самого внимательного кавказоведного рассмотрения, требует равного, само собой понятно, такого кавказоведения, которое не занимается одними грузинским и армянским мирами. Азербайджанские ученые должны ставить проблемы местные, общекавказские, туркологические... (691)

Вывод Марра о том, что язык и территориальное распределение «азербайджанских тюрок» на современном Кавказе «свидетельствуют о давнишнем и глубоком внедрении турок в автохтонную среду» этого региона (692), стал ключевым элементом многих научных исследований в Азербайджане в советский период и особенно после образования независимого государства в 1991 году. В посткоммунистическом Азербайджане на авторитет Марра все еще иногда ссылаются в поддержку аргументов об авто-хтонности тюрок на Кавказе (693).

В своей лекции Марр подчеркивал необходимость относиться «с величайшей осторожностью» к тому, что объединяет народы Кавказа, имеющие «общее яфетическое прошлое». Он отмечал не столько «чисто научную», сколько политическую важность этого положения (694).

В условиях беспрецедентного насилия на Кавказе в 1918-1920 годах и продолжавшихся после установления советской власти этнических конфликтов позиция Марра звучала пропагандистски и утопически. Кажется, Марр пытался добиться двух противоречащих друг другу целей. Одна из них заключалась в формировании «национального самосознания» у народов со слабыми до 1920-х годов традициями национальной политики – таких, как абхазы и азербайджанцы. При этом Марр призывал к преодолению господства армян и грузин, греков и европейцев, до сей поры определявших представления о Кавказе широких кругов. Марр объяснял своим слушателям, что все эти доминирующие группы виновны в манипуляциях историческими данными, совершаемых в свою пользу, и потому должны быть призваны к ответу за этот «грех» (695). Но при этом Марр также говорил о единстве и нерасторжимости исторического, культурного и даже языкового прошлого всех народов Кавказа. Все народы Кавказа были по-своему автохтонны, и все они нуждались в сотрудничестве, чтобы восстановить память о своем общем прошлом. По мнению Марра, такое сотрудничество могло бы содействовать гармоничному сосуществованию различных народов Кавказа в будущем. Первая часть послания Марра возымела долгосрочное действие, в то время как вторая осталась по большей части без внимания (696).

Источник: Вера Тольц. «Собственный Восток России»: Политика идентичности и востоковедение в позднеимперский и ранне-советский период. М.: Новое литературное обозрение, 2013. – 336 с. / Перевод с английского: Vera Tolz. «Russia's own orient». The Politics of Identity and Oriental Studies in the Late Imperial and Early Soviet Periods. Oxford University Press 2011.

Азербайджан советское кавказоведение СССР этничность / этнополитика

версия для печати постоянная ссылка

Добавить комментарий

Ваше имя: Ваш E-mail: Ваше сообщение:     Введите код: