Василий АВИДЗБА, директор Абхазского института гуманитарных исследований им. Д.И. Гулиа Академии наук Абхазии
– История Института берёт своё начало с 1925 года, когда была создана Академия абхазского языка и литературы. Организатором, инициатором и идейным вдохновителем был Н.А. Марр. Раньше наше здание находилось совершенно в другом месте. На берегу моря. В 1992 году во время грузинской оккупации оно было сожжено. Причём подожжён был институт намеренно. Это ясно потому, что через полчаса подожгли Государственный архив. Одновременно оба здания полыхали, и к ним не подпускали никого, чтобы спасти материалы, документы, рукописи, – они всё просто уничтожили.
– Наивный, может быть, вопрос. Зачем они даже не вывезли, но просто сожгли архив?
– Дело в том, что Абхазский институт, его сотрудники вели не только исследовательскую работу, но занимали и определённую политическую позицию. Достаточно упомянуть нашего первого президента Владислава Ардзинба, который был в тот период директором. Могли это сделать даже просто назло ему. Но, пожалуй, уничтожение исторической памяти, следов, которые оставили абхазы в мировой истории, – это главная цель сожжения архива. В какой-то степени они её достигли: есть вещи, которые просто невозможно восстановить, – фольклорные рукописи, рукописи известных учёных не только по истории и культуре Абхазии, но и по кавказской истории в целом. Мы сейчас не можем даже опись провести, потому что сгорела картотека. Всё, что собирал Георгий Алексеевич Дзидзария, Шалва Денисович Инал-ипа и все другие учёные, всё там лежало. Более того: некоторые учёные, оставшиеся в Сухуме при оккупации, отнесли свои рукописи в институт, понадеявшись, что это место безопаснее.
– Какова сейчас ситуация с гуманитарной наукой в Абхазии? Какие достижения, открытия за последнее время вы могли бы предъявить? Какие проблемы стоят перед абхазской филологией? В частности перед вашим институтом.
– Самое главное достижение в том, что, несмотря на ту трагическую ситуацию, о которой говорилось выше, сотрудники института, особенно старшее поколение, не опустили руки, продолжили свою работу. Представьте себе, архивы как таковые отсутствуют, а библиотечный обмен хотя и имеет место быть, но совершенно не в такой степени, как, скажем, в советские времена. Тем не менее наши сотрудники стараются в среднем десять-пятнадцать книг ежегодно издавать. Я думаю, что это показатель. Я давно не считал, но точно более трёхсот книг после войны мы выпустили. В связи с тем, что произошло, мы стараемся издавать сборники документов. Не знаю, интересно ли вам, но мы, допустим, издали недавно четыре книги «Материалов ООН об Абхазии». По лингвистике тоже, выпускаем словари русско-абхазский и абхазско-русский, словарь омонимов абхазского языка и т.д.
– Ваши издания финансирует государство?
– Я не могу пожаловаться, что государство нас бросило. Я спрашивал, например, коллег из Майкопа: мы получаем, как минимум, в три раза больше средств от государства, чем они. Это однозначно. Другое дело, что не всё написанное надо издавать через бюджет. Люди ищут и спонсоров.
А вот что касается проблем. Самая большая проблема – кадровая. Конечно, есть более-менее молодые люди, которым сейчас под сорок лет, которые полюбили науку и будут ею заниматься, но всё же их не так много. Небольшие зарплаты не привлекают молодёжь в науку. До войны у нас был всплеск интереса к археологии, сейчас почему-то туда не идут. Получше картина в истории и этнологии. Хуже с литературоведением, к сожалению. Для занятия литературоведением, как вы понимаете, нужно очень много читать. А чтение сейчас вытесняется чем-то другим – компьютером, Интернетом и т.д.
– Кого из абхазских писателей вы бы посоветовали обязательно узнать нашим читателям?
– Ещё в 1958 году в Москве выходила антология абхазских писателей. Она пока на русском языке единственная. У нас тоже есть свои классики, начиная с Дмитрия Гулия. Его, конечно, надо знать. Самсона Чанба надо знать. Безусловно, поэмы Иуа Когония, который, к сожалению, очень молодым умер. Потом Баграт Шинкуба. Далее. Ивана Тарба возьмём, Алексея Гогуа, Мушни Ласуриа. Очень плохо переводится, но очень был талантливый Таиф Аджба – что называется «поэт об Бога». Его увезли враги из дома во время войны, и так он и пропал без вести.
– А в современном литературном процессе есть какие-то значительные имена?
– Я думаю, что Мушни Ласуриа, который много переводил Пушкина, перевёл «Евгения Онегина», лермонтовские поэмы, библейские тексты, Шота Руставели перевёл. Он очень широко образованный человек, знает и чувствует русскую поэзию и грузинскую. Потом – Виталий Амаршан, Алексей Гогуа. А из молодых мы лучше пока повременим, а то они зазнаются. Есть талантливые девочки, которые писали неплохие вещи, – поэтесса Гунда Сакания, но сказать, чтобы это было нечто общественно значимое, пока нельзя. Была очень талантливая поэтесса, погибла в бою – Саида Делба. Стихи её, к сожалению, до войны особо не издавали. Она при жизни не видела ни одной своей книги.
– А как вам со стороны видится ситуация с гуманитарной наукой в России?
– Гуманитарная наука немножко непохожа на так называемые «точные науки» – вывел формулу и пошёл дальше. Здесь надо каждый раз повторять: каждому исследователю надо пройтись и по исследованиям предшественников, и, естественно, по оригиналу, находя новые материалы, которые ранее были не известны. Если мы будем относиться к гуманитарной науке так, как мы сейчас к ней относимся, от этого общество, народ, страна обязательно проиграют. Когда-нибудь на каком-то витке истории придётся возвращаться, но уже нужно будет догонять, восполнять потери. Есть какое-то нехорошее ожидание, предчувствие, что вот-вот последнее поколение уйдёт и наука уже больше не возродится. И уже ни за какие деньги некоторые вещи нельзя будет вернуть.
