Сирийский кризис и "черкесский вопрос"
Публикации | Сергей МАРКЕДОНОВ | 28.06.2012 | 08:27
Две группы адыгских репатриантов из Сирии 22 июня прибыли в столицу Кабардино-Балкарии Нальчик. Это уже не первый случай возвращения сирийских адыгов (черкесов) на историческую родину. В апреле нынешнего года в Кабардино-Балкарию приехало около 60 человек, а в республиканском университете сегодня обучаются 90 студентов из этой ближневосточной страны, охваченной гражданским противостоянием. Эта проблема не попала в "топы" информационных лент, однако в силу многих причин она заслуживает пристального внимания.
В последние годы значение "черкесского вопроса" для России и для кавказкой политики заметно выросло. Проблема актуализируется в связи с предстоящими зимними Олимпийскими играми в Сочи в 2014 году. Однако было бы неверно сводить ее только к историческим воспоминаниям. Действительно, 21 мая 1864 года в урочище Кбаадэ (сейчас там находится летняя резиденция президентов РФ) была отпразднована последняя победа Российской империи в почти полувековой Кавказской войне. Она была одержана именно над черкесскими формированиями.
Но "черкесский вопрос" имеет и много других граней. Это и сюжеты российской внутренней политики – проблемы представительства черкесов в органах власти, земельная проблема на фоне реформ местного самоуправления, и целый комплекс внешнеполитических проблем. Взять хотя бы двусторонние взаимоотношения с Грузией. После поражения в "пятидневной войне" 2008 года Тбилиси, не имея ресурсов, сопоставимых с российскими, резко активизировал свою "дружбу" с северокавказскими движениями националистической направленности. Тбилиси признал "геноцид черкесов", отменил визы для жителей северокавказских республик (а затем и для всех российских граждан), активизировал информационную политику и гуманитарные контакты в этом направлении. Буквально на днях парламент Грузии совместно с Совбезом республики разработал "Государственную концепцию по взаимоотношениям с народами Северного Кавказа". Не исключено, что вскоре она будет одобрена грузинским депутатским корпусом.
Не стоит игнорировать и то, что официальный Тбилиси удачно играет на ошибках и откровенных провалах Москвы в северокавказском регионе. Никто не мешал российскому руководству в свое время сыграть на опережение и включить "черкесский элемент" в программу олимпийского проекта. Россия могла также разработать качественную разъяснительную модель Кавказской войны и интеграции региона, которая стала бы альтернативой заведомому упрощенчеству. Однако все это не было своевременно сделано. И, наверное, на высоком качественном уровне эта задача не могла быть решена, так как российская власть годами не занималась преодолением обособленности гуманитарной науки кавказского региона.
Ведь как бы мы ни относились к советской историографии и обществознанию, система тех лет обеспечивала стабильное бюджетное финансирование, а также горизонтальные связи между учеными различных регионов. В новой России эти два фактора перестали работать. Как следствие, историки и политологи из Северного Кавказа, переполненного историческими "скелетами в шкафу", по большому счету, перестали быть востребованными в общероссийском интеллектуальном пространстве. В итоге мы наблюдаем с их стороны изоляцию и серьезный националистический перекос при рассмотрении сюжетов местной истории. Сегодня грузинские власти эту изоляцию ломают, предоставляя молодым северокавказским исследователям и журналистам свои трибуны. Естественно, совсем не ради абстрактного альтруизма, а для продвижения интересов Грузии.
Помимо грузинского направления "черкесский вопрос" крайне важен и в контексте масштабной ближневосточной геополитической трансформации, называемой (правда, не совсем корректно) "арабской весной". И эта трансформация серьезным образом влияет на расклад сил на Большом Кавказе. До нынешнего кризиса в Сирии, по различным оценкам российских этнографов, в Сирии проживало порядка 32-35 тыс. выходцев из Северного Кавказа, прежде всего, адыгов. Черкесские национальные организации давали большую цифру – 60-100 тыс. одних только адыгов. В большинстве своем представители этой общины были лояльны действующей власти. Среди наиболее выдающихся ее выходцев можно назвать таких деятелей ХХ века, как Мамдух Хамбди Абаза, занимавший пост начальника ВВС Сирии, или Омар Фахри (Тлеуж), который побывал начальником сирийской полиции и военным атташе в Турции и Швейцарии. В докризисный период сирийские политики и дипломаты также наладили конструктивное взаимодействие с управленческими структурами и деловыми кругами адыгоязычных субъектов РФ – Адыгеи и Кабардино-Балкарии.
Сегодня, когда черкесы оказались заложниками гражданского противостояния на Ближнем Востоке, проблема адыгской диаспоры становится важной частью российского политического дискурса. Хотелось бы обратить особое внимание на то, что сирийские черкесы обратились за помощью к России, отставив на второй план вопросы негативного исторического прошлого. Притом, что проблема репатриации для "черкесского мира" была и остается одной из центральных.
Нельзя сказать, чтобы РФ этим вопросом не занималась. Более того, на этом направлении есть определенные наработки. Так,24 июля 2010 года президент России подписал закон о соотечественниках за рубежом в новой редакции. В соответствие с этим документом к категории "соотечественник" теперь могут причисляться и "лица, проживающие за пределами территории РФ и относящиеся, как правило, к народам, исторически проживающим на территории РФ, а также лица, чьи родственники по прямой восходящей линии ранее проживали на территории РФ, сделавшие свободный выбор в пользу духовной, культурной и правовой связи с РФ". В основу принадлежности к категории "соотечественник" был положен принцип самоидентификации, подкрепленный соответствующей общественной, профессиональной деятельностью, "либо иными свидетельствами свободного выбора" в пользу России. И репатриация сирийских черкесов на историческую родину становится практическим выполнением формальных правил.
Среди прочего, это показывает, что в сирийском кризисе Москва руководствуется не "солидарностью с диктатором", а своими прагматическими целями, включая и гуманитарные аспекты. Защита сирийских черкесов, таким образом, может быть противопоставлена "историческим изысканиям" Тбилиси, ориентированным на прошлое, а не настоящее и будущее. И если МИД РФ не в состоянии достойно осветить данный гуманитарный аспект, то это серьезная проблема отечественной внешней политики, которую надо как можно быстрее решать. Потому что проблема репатриации могла бы стать одним из фрагментов "российского ответа" на "черкесский вопрос".
В тоже время в эйфорию по этому поводу впадать не стоит. Репатриация во многих случаях – это не конец истории, а начало нового сюжета. Смогут ли репатрианты интегрироваться в российский социум на Северном Кавказе? Ведь адыгская идентичность на исторической родине и на Ближнем Востоке – не одно и то же. Смогут ли они найти себя на рынке труда в непривычных для них условиях? Как будет организовано образование их детей? Вопросов при желании можно набрать не на одну статью.
Опыт предшествовавших репатриаций (переезд черкесов из Косово в Адыгею) выявил немало проблем – от распространения радикальных религиозных взглядов до банальной зависти со стороны местного населения. И не случайно из 35 адыгских семей, приехавших в Адыгею из Косова в 1998 году, уже через 10 лет на исторической родине осталось менее половины.
Таким образом, необходима серьезная государственная программа репатриации вместо ситуативных шараханий по предоставлению квот (от 50 до 1400 человек в год). И не просто некий документ, а проект, вписанный в общий контекст миграционной политики России, с учетом тенденций на рынке труда, не говоря уже о земельных и межэтнических вопросах. Только так можно сформулировать качественную альтернативу на "черкесском направлении", которая поможет и в решении острых внутренних проблем, и в продвижении российских интересов на международной арене.
Ближний Восток Россия черкесы
