СТРАНИЦЫ ОТЕЧЕСТВЕННОГО КАВКАЗОВЕДЕНИЯ (XV). Этнографическое кавказоведение: основные направления, идеи, концепции
Публикации | 05.02.2012 | 23:51
7. ГУМАНИТАРНАЯ КУЛЬТУРА
В изучении духовной культуры народов Кавказа основное внимание исследователей привлекали традиционные религиозные представления. Это вполне объяснимо. Пережитки политеизма еще в сравнительно недавнем прошлом были одним из важнейших элементов массового сознания народов Кавказа, что предопределяло стойкий интерес к ним специалистов. Кроме того, архаичность народных верований, их тесная связь с глубинными пластами народного быта, яркая этноспецифичность также делали эту сферу духовной культуры благодатным и интересным исследовательским материалом, к которому весьма охотно обращались этнографы-кавказоведы.
Остальные компоненты духовной культуры освещены в научной литературе в гораздо меньшей степени, хотя имеются содержательные работы по народному искусству, фольклору, рациональным знаниям.
Религиозные представления. В первые годы развития советской науки интерес к этой сфере духовной культуры проявлялся прежде всего в изучении древнейших форм религиозной идеологии народов Кавказа. Поэтому не удивительно, что значительный вклад в исследование этой проблемы внесли археологи либо она решалась на основе археологических материалов. В ряду специальных работ отметим прежде всего выход в свет в 1931 г. небольшой книги Н.Я. Марра и Я.И. Смирнова, посвященной гигантским, до нескольких метров в длину, каменным изваяниям рыб -вишапам, ареал бытования которых охватывал обширные районы Закавказья а Северного Кавказа. Н.Я. Марр и Я.И. Смирнов впервые обнаружили вишапы во время экспедиции по территории Армении в 1909 г., и тогда же подробное сообщение о находке было сделано ими на заседании Русского археологического общества. Однако первая подробная публикация материалов о вишапах содержалась именно в книге 1931 г. Помещая в ней тексты своего и Я.И. Смирнова выступлений на заседании Археологического общества в 1909 г., Н.Я. Марр снабдил издание обширным введением, в котором изложил точку зрения на роль вишапов в то-темических представлениях древнейшего населения Кавказа.
Примерно в то же время вышли еще две работы, посвященные вишапам. В.А. Миханкова выступила популяризатором взглядов Н.Я. Марра и Я.И. Смирнова по существу сделанного ими открытия (636), а И.И. Мещанинов, отметив значительную распространенность вишапов на Северном Кавказе, провел параллели с однотипными культовыми памятниками Сибири (635).
Древнейшие тотемические представления народов Кавказа изучал А.А. Иессеи. На основе анализа изображений оленя на керамических сосудах VI-V вв. до н.э. с территории Кавказа он пришел к выводу о существовании в этот период тотемного почитания этого животного, восходящего к эпохе его разностороннего использования F хозяйстве (682).
Наряду с археолого-этнографическими реконструкциями древнейших форм религий, бытовавших на Кавказе, в 1930-е годы началось этнографическое изучение верований и культов местных народов. Инициативу в этом отношении проявили сотрудники Центрального Музея народоведения, которые в 1931 г. выпустили сборник, посвященный религиозным верованиям народов СССР. Необходимость появления подобного сборника определялась составителями четко: «Для задач социалистического строительства и неразрывно связанной с ним антирелигиозной пропаганды среди нацменьшинств», тем более что религиозные верования «еще очень живучие и питающие контрреволюционные настроения в туземной среде».
Однако какие бы задачи ни ставили перед собой авторы, в целом получилось весьма добротное исследование, что хорошо видно на примере разделов по народам Кавказа, которые были написаны Е.М. Шиллингом по вайнахам, адыгам, абхазам, сванам (654, 656 – 659) и Е Р. Бинкевич - по грузинам, осетинам, армянам. На основе литературных источников, но в не меньшей степени собственных полевых наблюдений, авторы представили достаточно полные, насыщенные важными деталями и подробностями описания традиционных воззрений и культовой практики. Работы Е.М. Шиллинга и Е.Р. Бинкевич в полной мере сохраняют свое значение и поныне.
Изучению народных религиозных представлений посвящала свои исследования Л.Б. Панек. В частности, в обрядах мтиульского скотоводческого праздника «теодороба» она обнаружила магические действия, преемственно связанные с древнейшими анимистическими верованиями (639).
Крайне скудно религиеведческая тематика разрабатывалась в 1940-е годы. Можно отметить лишь две работы. Е.М. Шиллинг дал описание зафиксированного им в аварском ауле Чох праздничного обряда, центральным моментом которого было поклонение мечу, связываемому в народном сознании с арабским полководцем VII в. Абу-Муслимом. Однако за исламизированной оболочкой автор увидел более архаичный пласт, который он связывает с языческой магией плодородия (655). Идея плодородия лежала и в ритуале культа рыбы, который А.И. Робакидзе восстановил по пережиточным материалам, зафиксированным у населения Триалетского района Грузии (642).
1950-е годы также не принесли оживления в религиеведческих изысканиях. Правда, к этому времени относится весьма содержательная статья Л.И. Лаврова, который предпринял попытку реконструкции целостной системы политеистических верований адыгов (631). Традиционные верования адыгейцев и кабардинцев классифицированы автором в соответствии с охватываемыми ими сферами материального и духовного мира. Л.И. Лавров обнаружил явственные следы анимистического почитания природы, культа диких животных, черты магии, связанной с рыболовством и охотой, скотоводством, кузнечным ремеслом, культа предков и др., показал большое значение магических действий в культовой практике адыгов, роль очага, а также фетишизируемых предметов неживой природы (святилища и объекты почитания).
К 1950-м годам относится активная экспедиционная работа Я.С. Смирновой среди причерноморских адыгейцев, у которых она изучала, в частности, протекание процесса преодоления религиозного сознания. Статья, основанная на итогах этой работы, появилась в 1963 г. (644). Автор отметила неодинаковые темпы избавления от двух доминировавших в прошлом у адыгейцев религиозных систем - ислама и язычества.
В начале 1970-х годов В.Н. Басилов опубликовал интересное сообщение о пережитках колдовства у ингушей (609). Позднее В.Н. Басилов и В.П. Кобычев описали праздник в честь св. Николая, проводившийся ежегодно в осетинском сел. Лесгор (610). По наблюдению авторов, праздник, связанный с земледельческим культом, носил языческий характер, причем некоторые элементы были чрезвычайно архаичными. Авторы пришли к выводу, что христианский св. Николай вытеснил в сознании осетин какое-то древнее божество, сохранив при этом его функции патрона общины и традиционные формы культа.
Основываясь на материалах амулетов из могильника Мокрая Балка, Г.Е. Афанасьев дал общую картину дохристианских верований алан второй половины у - первой половины VIII в. (608). Автор пришел к выводу о значительной роли тотемизма, включавшего культы лисы, барана, оленя, зайца, птиц, однако считает, что главенствующим аланским культом был культ солнца-огня.
Очень интересное исследование было выполнено А.А. Одабашян (638). Она обратилась к изучению своеобразных памятников армянской астрологической литературы - письменным заговорным талисманам, в которых ярко проявилась одна из форм религиозного сознания армян - магия. Автор дает функциональную классификацию заговоров, в основу которой кладет содержание ожидаемого результата от магического воздействия на окружающий мир. В соответствии с этим выделяются следующие виды магии: социальная, включающая заговоры против социального и национального угнетения, обеспечивающая успех в хозяйственной деятельности и т.д., магия плодородия, призванная способствовать размножению людей и животных и сохраняющая их потомство, наконец, лечебная и вредоносная магии. Анализируя тексты талисманов, А.А. Одабашян дает типологическую классификацию способов магических воздействий: очистительный, профилактический, инициальный, посреднический.
Изучался широко распространенный у народов Кавказа культ животных. Г.А. Гаджиев обобщил соответствующие лезгинские материалы (619). Автор отмечает, что объектами почитания были как домашние, так и дикие животные, птицы. Часть культов, по мнению автора, несет на себе влияние иранского мира, другая часть восходит к эпохе более древней, чем появление на исторической арене индоевропейских народов. Несколько иной аспект по существу той же проблемы был затронут Л.А. Чибировым, который показал, как у осетин первоначально тотемические культы животных - оленя, быка, барана, волка, собаки, лани, змеи под влиянием перехода к производящему хозяйству постепенно трансформировались, став одним из элементов древних аграрных культов (651).
Часть обширного армянского пондемониума, относящуюся к семейному быту, исследована З.В. Харатяном (649). Автор делит демонологические образы на: 1) духов, связанных с домом и домашним хозяйством; 2) духов семейной обрядности; 3) духов, связанных с повседневной жизнью семьи. В каждой группе образы рассматриваются в оппозиции «добрый» - «злой», в зависимости от последствий деятельности духа для человека. В процессе исторического развития содержание образов пандемониума могло переосмысливаться, что показано З.В. Харатяном на примере «швота» - духа дома и домашнего очага, генетически связанного с духами природы и идеей плодородия. Однако основная динамика соответствующих представлений заключается, по З.В. Харатяну, в том, что образы пандемониума утратили свои индивидуальные черты и стали восприниматься народным сознанием исключительно как сверхъестественные злобные силы.
Сходный сюжет на материалах демонологии ногайцев затронул Р.Л. Керейтов (627). Автор анализирует многочисленные образы ногайского пандемониума, очерчивает сферы их «деятельности», приводит фольклорные материалы, связанные с мифологическим отражением традиционных верований.
Изучалась земледельческая обрядность, в частности обряды вызывания дождя и солнца. З.К. Тарпанов изучал их у агулов (645), З.А. Мадаева - у вайнахов (633, 634), а ранее А.Г. Трофимова - у азербайджанцев (646). Сравнительный анализ материалов показывает, что в данных обрядах прослеживаются как общие черты, характерные для всех народов (шествие с ряжеными, общинные моления), так и специфические, присущие тому или иному этносу. Авторы отмечают, что исламское влияние не изменило языческой сущности обрядов вызывания дождя и солнца, в которых прослеживались отголоски политеистических культов и верований.
Л.С. Клейн выступил с интересной гипотезой. Образ вайнахского бога Перъона, по его мнению, является заимствованным, так как он есть не кто иной, как славянский Перун, занесенный на Кавказ в VI-VIII вв. во время неоднократных появлений там славяно-русов (628).
Из новейших исследований религии народов Кавказа отметим две работы, посвященные вайнахам. М.Б. Мужухоев рассмотрел позднесредне-вековый пантеон вайнахских божеств (637). Достаточно сложный и разветвленный, он классифицирован автором на иерархически соподчиненные группы: 1) общеплеменные божества, куда входят общевайнахские культы Диелы, Тушоли, Мятцил, Сиели, Ерды, Галь-Ерды; 2) общинные; 3) сельские; 4) фамильные покровители. Автор систематизировал представления вайнахов о внешнем виде божеств, дал описание некоторых обрядовых действий.
В то же время Н.Н. Великая и В.Б. Виноградов отметили, что при изучении проблемы необходимо учитывать синкретизм доисламских религиозных воззрений вайнахов, так как в средневековую эпоху традиционные верования претерпели сильные изменения под влиянием христианства (616).
Рациональные знания. Существенным элементом традиционной духовной культуры народов Кавказа были рациональные знания, выработанные в процессе многовековой трудовой практики. Первая работа, посвященная изучению конкретных форм их проявления, появилась еще в 1920-х годах. Н.М. Токарский, проанализировав указания древнеармян-ских авторов и сопоставив их с архитектурными размерами известнейших памятников армянского храмового зодчества, попытался вычислить основную линейную меру, которой пользовались армянские мастера, воздвигавшие сложные купольные сооружения.
В дальнейшем специалисты долго не проявляли интереса к изучению данной сферы духовной культуры народов Кавказа. Некоторое оживление работ в этом направлении отмечается лишь в послевоенные годы.
Большинство вышедших в этот период исследований были посвящены в основном рациональным знаниям в области земледелия и скотоводства. Публикации Н.А. Брегадзе по грузинам (614), И.М. Шаманова по карачаевцам (653), С.Ш. Гаджиевой, А.Г. Трофимовой, А.Р. Шахсаидова по народам Дагестана (620), С.А. Хасиева и З.А. Мадаевой по вайнахам (633, 634, 650), Э.Ю. Джавадовой и Г.Д. Джавадова по азербайджанцам (621) подтвердили, что в своей основе рациональные знания являлись обобщением эмпирических наблюдений земледельцев и скотоводов за климатическими и природными явлениями и в целом адекватно отражали особенности окружающей экологической среды. Эти работы показали, что народный земледельческий календарь, основанный на традиционных системах счисления времени, был связан прежде всего с главными моментами сельскохозяйственного цикла, а выработанные метеорологические знания были верным подспорьем крестьян в повседневном трудовом процессе.
Специфической сфере рациональных знаний вайнахов, связанных с традициями военного искусства, посвятили свою статью В.Б. Виноградов и Ю.И. Чахкиев, рассмотревшие основанные на боевой практике особенности топографии и архитектуры башенных укреплений, а также основные принципы их осады и обороны (617).
Народное искусство. При изучении народного искусства основное внимание было уделено декоративно-прикладному. В начале развития советского кавказоведения работы этого направления были представлены в основном исследованиями А.С. Башкирова и Н.Б. Бакланова. Публикации А.С. Башкирова посвящены древним традициям резьбы по камню и дереву в Дагестане (667-670). Анализируя художественные особенности обоих видов искусства, автор пришел к выводу об их близости и параллелизме, проявлявшихся в практически идентичных орнаментальных и сюжетных мотивах. А.С. Башккров выделил две территориальные разновидности резьбы по камню и дереву. Одну он связал с юя ными районами Дагестана, отметив черты, сближающие ее с древними пепедне-азиатскими культурными центрами. Другая разновидность харак ерна, по словам А.С. Башкирова, для северных районов Дагестана, где изделия из дерева и камня отличаются простотой и самобытностью орнаментально-пластических форм.
Рис. Традиционный танец на «пальцах» (адыги. Рисунок начала XIX в. Les peuples de la Russie Т. 2. Tans, 1813)
До сих пор не потеряла своего значения работа Н.Б. Бакланова о художественных промыслах сел. Кубачи, в которой автор основное внимание уделил, естественно, металлообработке (666). Н.Б. Бакланов дает детализированное описание технологических операций, применяемых кубачинскими мастерами при гравировке, насечке, чернении, филигранных и эмальерных работах. Четкий анализ основных типов кубачинского орнамента - одно из самых примечательных достоинств книги Н.Б. Бакланова.
В 1930-е годы народным искусством Дагестана стал заниматься Е.М. Шиллинг. Он первым обратил внимание на знаменательное явление в кубачинском искусстве - проникновение в его орнаментальную систему новационных элементов, отразившее послереволюционные изменения советского быта (713).
Е.М. Шиллинг изучал также одну из старинных отраслей дагестанской металлообработки – литейное дело, сохранявшееся в центральных районах Аварии (714). На примере изготовлявшихся мастерами литых деталей женских поясов автор описал технологию производства, инструментарий литейщика, особенности приемов орнаментации.
Орнаменту дагестанского искусства Е.М. Шиллинг посвятил специальную работу (711). Его наблюдения подтвердили высказанную ранее А.С. Башкировым мысль о существовании в Дагестане двух разновидностей орнаментальных узоров, причем зафиксированный Е.М. Шиллингом их ареал также совпадает в основном с зонами, выделенными в свое время А.С. Башкировым. Так, по Е.М. Шиллингу, один слой, условно названный им «слоем развитого искусства», отличается пышным растительным декором и распространен в художественных традициях Кубачей и Казикумуха. Другой характерен для изолированных в прошлом областей Внутреннего Дагестана и характеризуется более сдержанным орнаментальным началом. Характерные признаки обоих слоев традиционного дагестанского орнамента прослеживаются автором в златокузнечестве, вышивке, медночеканном производстве, ковроткачестве, керамике, резьбе по камню и дереву и других отраслях народного искусства.
Наиболее значительным трудом Е.М. Шиллинга в области изучения народного искусства Дагестана является монография, посвященная кубачинцам (36). В ней дается развернутая характеристика художественных промыслов этого известного центра, и прежде всего металлообработки. Наиболее развитыми ее отраслями с конца XIX в. были кинжально-шашечное, оружейно-монтировочное и ряд отраслей по украшению и декорировке готовых изделий. Е.М. Шиллинг подробно и скрупулезно описывает технологию производства, следуя за очередностью операций мастера при выполнении таких сложных работ, как гравировка, насечка, чернение, создании филигранных и эмальерных изделий. Особое внимание Е.М. Шиллинг уделил традиционному кубачинскому орнаменту, основным принципам его композиции, генезису и семантике главных структурных элементов. В работе содержатся также сведения по медночеканным и меднолитейным производствам, имевшим малый удельный рее в кубачинском промысле, но древних по своим истокам и имеющих большое культурно-историческое значение.
Традиции художественной металлообработки лакцев рассмотрены Н.М. Ильчуком (683). Автор разделяет их на два направления: производство оружия и украшений из серебра, бытовых предметов из меди. Подробно характеризуя орнамент лакских изделий из серебра, автор отмечает, что оживленные взаимоотношения с кубачинцами способствовали формированию в Кумухе производства, не только по техническим приемам, но и по орнаментике аналогичного кубачинскому.
Э.Г. Аствацатурян обратилась к изучению дагестанского отходничества (664). Автор отмечает, что отходничество имело глубокие социально-экономические последствия. Но не менее важно, что оно привело к изменениям в традициях дагестанской металлообработки. Э.А. Аствацатурян прослеживает процесс приспособления форм и орнамента изделий дагестанских отходников к вкусам потребителя на Северном Кавказе и в Закавказье.
Пионером в области изучения народного ковроткачества выступил Е.М. Шиллинг, опубликовавший статью о мастерах Дагестана (712). Автор определяет две мощные и устойчивые зоны дагестанского коврового ткачества: южную (преимущественно лезгино-табасаранскую) и северную (кумыкскую). Как и в других своих работах, Е.М. Шиллинг подробно останавливается на технологии описываемого производства: подготовке сырья, окраске пряжи и работе на ткацком станке в их традиционном виде.
Коврам Дагестана посвящены работы Н.Б. Салько (672, 698) и Д.-М.С. Габиева. По мнению Д.-М.С. Габиева, основными элементами, присущими декоративному искусству дагестанского ковра, являются стилизованные изображения человека, птиц, животных, разных растений. Традиции войлочного производства карачаевцев и балкарцев изучапись Е.Н. Студенецкой (699, 700). Автор останавливается на технологии изготовления войлоков и особенно подробно - на способах нанесения узора (вваливание, аппликация, мозаика). Рассматривая декор, Е.Н. Студенецкая отмечает устойчивость традиционных композиций орнамента -сочетание каймы и центрального поля с геометризованным узором.
Т.Ф. Аристова рассмотрела принципы декорировки и сюжетные мотивы, встречающиеся на основных видах ковровых изделий курдов (662). Автор пришел к выводу, что для курдских ковров характерна симметрия рисунка в сочетании с асимметрией цвета, преобладание зооморфных мотивов над растительными, отражение в орнаментике реалий повседневного быта и окружающего мира.
Работы, посвященные искусству керамики, немногочисленны. Л.И. Смирнова рассмотрела характерные настенные декоративные блюда, бытовавшие у населения ряда районов Дагестана и выполнявшие зачастую ритуальную функцию (699). Автор проанализировал технические приемы изготовления блюд, орнаментику, выделив в последней три группы изображений: зооморфные, растительные и солярные, а также встречающиеся на большинстве изделий авторские знаки. Дискуссионность вопроса об этих видах керамических изделий заключается в определении их происхождения. Л.И. Смирнова отклоняет мнение о лезгинском (испикском) происхождении, считая, что они производились в кумыкском селе Эндери.
Самобытный, архаичный по технике и уже исчезающий промысел по производству лепной керамики у лезгин сел. Кахуль изучила С.С. Агаширинова (661). Автор описывает процесс изготовления кахульской керамики, ассортимент гончарных изделий, их функциональное назначение.
Традиционному виду азербайджанского народного декоративно-прикладного искусства - набойке посвятил свою статью Г.А. Гулиев (678). Автор выделяет четыре центра набоечного производства в Азербайджане в XIX в.: Шемаха, Гянджа, Нуха, Карабах. В работе рассмотрена технология набоечного дела, композиционные принципы и цветовая гамма изделий. Г.А. Гулиев остановился также на искусстве азербайджанской вышивки (677), описав ее орнамент, применявшиеся материалы, технику.
Уникальные образцы народного искусства грузинских горцев - деревянные лари (скиври) описаны И.Н. Тварткиладзе (701). Скиври покрывались искусной резьбой. Автор считает, что резьба на скиври связана с архитектурой горного жилища, на одном предмете можно наблюдать несколько способов резьбы в разных сочетаниях, характерно наличие растительного и геометрического орнамента.
Н.Х. Авакян предприняла попытку классифицировать способы украшения национальной одежды армян (660). Сюда автор относит прежде всего сам узор тканей - полосатых или с набивным рисунком. Кроме того, распространенными способами украшений были геометризованная вышивка, отделка шелковой или золотой тесьмой, полосками хлопчатобумажной или шерстяной ткани, мехом, кружевами, разноцветными бусами, серебряными накладками. Н.Х. Авакян прослеживает локальную вариативность в способах орнаментации национальной одежды армян.
Описание кожевенного дела, распространенного до XIX в. у абазин в качестве одного из промыслов, дано в статье Л.З. Кунижевой (688). Автор останавливается на технологии обработки кожи, показывает разнообразие применения кож в повседневной жизни абазин.
К сожалению, другие сферы народного искусства практически не были затронуты специальными исследованиями. Народному театру посвящены немногие работы. Образы животных в армянском народном театре рассмотрела Э.Х. Петросян, отметив большую роль в праздничной жизни народа театрализон энных пантомим с ряжеными – козлом, медведем, верблюдом, обезьяной (695). B.C. Уарзиати описал традиции ряжения у осетин, показав их зрелищно-развлекательные функции в праздничном быту (648).
Ж.К. Хачатрян изучила армянские свадебные пляски (705). Автор обратила внимание на магико-ритуальное значение плясовых действий. М. Дибиров собрал материал об одном из интереснейших видов народного искусства Дагестана - канатоходстве (679).
Фольклор. Основная направленность работ по изучению богатого фольклорного наследия народов Кавказа была обусловлена спецификой этнографического подхода к изучению соответствующего материала. Исследователей-этнографов в данном случае интересовали не столько выдающиеся художественные достоинства произведений устного народного творчества, сколько их место и роль в традиционной этнической культуре народов региона. Характерной чертой работ по этнографической фольклористике является стремление авторов к выявлению тесных связей поэтического мышления народа с исторической действительностью, интерес к специфике бытования фольклорных произведений в разных этнических и социокультурных средах, к выявлению в их сюжетной канве бытовых реалий.
Однако первая работа, в которой был рассмотрен кавказский фольклорный материал, принадлежит не этнографу, а писателю. Мариэтта Шагинян сделала краткий обзор армянских сказок (710), продемонстрировав при этом истинно этнографический подход к проблеме, что и дает основание включить эту работу в контекст кавказоведческих исследований. М. Шагинян анализирует географические реалии сказок, образы действующих в них животных и птиц, сверхъестественных существ. Автор обобщил сюжетные линии сказочного повествования (превращение, борьба), а также отражение в сказках норм социальной жизни (усыновление, гостеприимство).
Из фольклористических работ 1930-х годов, представляющих этнографический интерес, можно указать на статью Н.М. Дрягина, который проанализировал цикл карачаевских сказаний о борьбе нартов с воинственными женщинами эммеч, а также публикацию В.И. Абаева об осетинских даредзановских сказаниях, в которой прослежена фольклорная адаптация иноэтничного сюжета (680).
Фольклористические исследования продолжились и в послевоенные годы, не чужды этого направления и новейшие публикации. Одной из наиболее интересных работ является статья Л.И. Лаврова, в которой предпринята попытка восстановить древние этапы северокавказского фольклора (689). На основании письменных, в том числе эпиграфических, иконографических и ономастических источников, автор реконструирует архаический фольклорный фонд народов Северного Кавказа. Часть сюжетных циклов, по мнению Л.И. Лаврова, оказалась утерянной, но другая часть сохранила преемственность живой традиции вплоть до сегодняшнего дня. Автор проследил за последовательной трансформацией некоторых фольклорных сюжетов, установил истоки заимствования мотивов устно-поэтического творчества.
Ряд исследований посвящен осетинскому фольклору, прежде всего выдающемуся его памятнику - нартскому эпосу. Я.С. Смирнова проследила за отражением в нартиаде реалий военно-демократической эпохи. В поэтической форме в нартских сказаниях оказались зафиксированными характеристические черты социально-экономического уклада периода разложения родового строя. Исследование Я.С. Смирновой показало, что черты военно-демократической эпохи отражены в эпосе глубоко и сильно, что здесь запечатлена сама общественная психология той поры, воспевающая удальство, отвагу и героизм.
К нартскому эпосу осетин, точнее к анализу одного из его сюжетов обратился Б.А. Калоев (685). Этот сюжет обнаруживает многочисленные параллели с геродотовой легендой о воинственных амазонках, обитавших некогда на Кавказе и ставших прародительницами савроматов. Б.А. Калоев рассмотрел основные сюжетные линии этого цикла, сравнил их с аналогичными мотивами в фольклоре других народов Северного Кавказа и каракалпакском эпосе «Кырк-кыз».
В работе о даредзановских сказаниях осетин Д. Калоева кратко осветила историю публикации этого памятника осетинского фольклора, остановилась на основных сюжетных линиях, раскрыла композиционные и поэтические особенности сказаний (687).
Абхазской версии нартских сказаний посвятил свою работу Г.В. Цулая (708). Предметом его исследования стали особенности отражения в эпосе религиозно-мифологических представлений абхазов. Работа показала, что мифологические истоки абхазских нартских сказаний уходят корнями в те представления о мироздании и окружающем мире, которые были выработаны в среде творцов и носителей эпоса. Образно воплощенные в его сюжетных линиях, поэтически переосмысленные, они тем не менее дают возможность реконструкции древней религиозно-мифологической системы. Анализируя тексты, Г.В. Цулая обращает внимание на отображенные в эпосе древнеабхазские культы Солнца-огня, Луны, отголоски многочисленных тотемических культов.
В другой работе Г.В. Цулая поставил задачу дать этимологическое и культурно-историческое объяснение имени главного персонажа абхазского героического эпоса Абрскила (709). Автор высказывает сомнение в том, что суффикс «скил» является мегрельским вкладом в абхазское сказание. В первой части антропонима «Абр» Г.В. Цулая видит один из характерных фактов абхазо-скифо-сарматских связей, отражавших огромное влияние, которое оказали иранцы на все стороны быта и культуры народов Кавказа.
Работы, посвященные изучению грузинского фольклора, немногочисленны. Е.Б. Вирсаладзе рассмотрела вопрос о бытовании охотничьего эпоса в Грузии (671). Автор отмечает, что своеобразие распространения соответствующих фольклорных памятников объясняется спецификой этно-социального развития грузинского народа. Наиболее архаические формы охотничьего эпоса автор обнаруживает в Горной Сванети. В Раче и особенно у горцев Восточной Грузии эти сюжеты, по наблюдению Е.Б. Вирсаладзе, выступают уже в сильно трансформированном виде. Что же касается центральных районов Грузии, то здесь они сохранились лишь в виде нескольких деформированных фрагментов, совершенно непонятных вне сопоставления с фольклором других грузинских этнографических групп.
Исследователь грузинской похоронной поэзии К.А. Сихарулидзе классифицировала соответствующий материал в три группы: плачи, надгробные стихи, эпитафии. Автор убедительно показал, что связывать похоронную поэзию только с культом мертвых неверно, так как встречающиеся в ней сюжетные мотивы позволяют сближать ее с поэзией героической, а также с трудовыми песнями. Автор обратил внимание на воспитательную функцию похоронной поэзии: в плачах обычно воспевались добрые дела покойного, живописался идеальный жизненный путь человека.
К 100-летию народного армянского эпоса «Давид Сасунский» А.Г. Гал-стян выступил со статьей, в которой кратко изложил основные сюжетные линии поэмы (675). В связи с другой юбилейной датой - 100-летнем первой записи и публикации эпоса - С.Б. Арутюнян и А.Ш. Саакян сделали обзор новых записей вариантов эпоса, сгруппировав их по типам на основе соответствующих стилистических показателей. Авторы рассмотрели также вопрос о современном бытовании эпоса в Армении, указав, что носителями его являются люди старшего поколения, выходцы из северовосточных районов Турции - места зарождения «Давида Сасунского».
Г.В. Цулая предпринял попытку анализа образа Петра I в устном народном творчестве народов Кавказа (707) Автор рассматривает грузинское и мусульманское сказания, в которых запечатлен образ грозного царя. Изображение Петра в грузинской легенде выходцем из народа, а в мусульманской - в качестве защитника от феодальных и религиозных распрей свидетельствует, по мнению автора, о положительном отношении кавказских народов к политическим акциям Петра I на Кавказе.
Как можно сделать вывод, исследования духовной культуры народов Кавказа велись неравномерно. Преимущественное внимание к традиционным религиозным верованиям обусловило наибольшую изученность именно этой сферы духовной культуры. Реконструированная главным образом по пережиточным данным конца XIX - начала XX в., достаточно хорошо известна общая структура языческого пантеона народов Кавказа, основные ритуально-магические действия, сопровождавшие отправления соответствующих религиозных культов. Исследования позволили пролить свет на древнейшие этапы религиозного мышления местного населения, хотя в целом эта проблема нуждается в дополнительных изысканиях, успех которых возможен только на основе параллельного анализа этнографических и археологических данных.
Требуют уточнения и другие аспекты наших знаний о традиционных религиозных верованиях народов Кавказа. Даже в такой, казалось бы, хорошо изученной теме, как пережитки политеистических культов, сохранявшихся в XIX - начале XX в., по ряду народов не хватает конкретных данных. Однако здесь важен не столько описательный аспект, сколько проведение исследовательского анализа на более глубоком эвристическом уровне, подразумевающем выявление исторических, этно- и социокультурных закономерностей сложения традиционных систем политеистических верований, путей их эволюции в условиях многовековых межэтнических контактов, их роли в формировании ментальных поведенческих и психологических стереотипов. Не теряет своей актуальности и изучение форм религиозности в современном быту - проблемы, которой этнографы, к сожалению, уделяют мало внимания.
Крайне неудовлетворительно изучались рациональные знания народов Кавказа. Лишь по некоторым этносам имеются исследования, посвященные в основном эмпирическому опыту в области земледелия и скотоводства. Однако немногочисленные работы, в которых рассматриваются народные знания в других сферах, например народное зодчество или военно-оборонительное искусство, показывают, насколько продуктивными и полезными могут быть подобного рода изыскания. С сожалением приходится заметить, что рациональные знания народов Кавказа остались по существу вне поля зрения исследователей. Объектами изучения могут быть хозяйственные знания, представления о природе, географические, ботанические, астрономические и др. представления, народная медицина, комплекс морально-этических норм и т.д.
Несколько лучше исследовано народное искусство. Однако преимущественный интерес к декоративно-прикладному творчеству не оставил места для изучения других его сфер. Мало работ по народному театру, этномузыковедческих и этнохореографических исследований. Практически не исследована такая специфическая область народной культуры, как дизайн. Да и для глубокого познания изобразительного творчества народов Кавказа также предстоит сделать еще немало. Причем наряду с собиранием и описанием произведений народного творчества необходимо исследование разнообразных аспектов функционирования народного искусства в системе этнической культуры, его роль в эстетизации среды обитания, формировании народных представлений о прекрасном. Этнографы должны обратить внимание и на современные формы бытования народного искусства. Развитие индивидуальной трудовой деятельности, без сомнения, послужит стимулом для возрождения интереса к художественному творчеству. Проявления этого процесса не должны остаться этнографами незамеченными.
К настоящему времени накоплен определенный опыт и в области изучения кавказского фольклора. Однако фольклористические исследования необходимо продолжить. Нам еще плохо известны особенности бытования произведений устного народного творчества в народной среде, влияние их на общественную психологию, взаимоотношение фольклорных традиций разных этносов. Изучение фольклорного материала может быть плодотворным и в том отношении, что это - ценнейший источник для реконструкции различных аспектов этносоциальной и этнокультурной истории народов региона.
советское кавказоведение
