К этнической истории Южной Осетии: эпоха особа (I)
Публикации | Юрий ДЗИЦЦОЙТЫ (Южная Осетия) | 02.09.2011 | 00:00
Два последних десятилетия ознаменовались повышенным интересом к этнической истории Южной Осетии. Изыскания целого ряда грузинских исследователей, совпавшие по времени своего выхода спериодом острых политических баталий о статусе Южной Осетии, служили своего рода идеологическим прикрытием наступательной политики тбилисского режима. Грузинские ученые отстаивали мнение о позднем появлении предков осетин на южных склонах Кавказского хребта (в пределах XVIII - XX вв.). Осетиноведы, изначально оказавшись в позиции обороняющейся стороны, сумели обобщить и опубликовать разносторонний материал, свидетельствующий о наличии североиранского этнического элемента в рассматриваемом регионе начиная со скифских времен. Сегодня, когда Южная Осетия стала признанным государством, а политический компонент дискуссии не столь актуальным, есть смысл вернуться к отдельным эпизодам той полемики и попытаться беспристрастно разобраться в фактах и их интерпретации.
В настоящей работе на суд читателя выносятся сведения из этнографии осетин, имеющие, как нам представляется, прямое отношение к этнической истории Южной Осетии. Речь идет о явлении, известном в этнографической литературе под названием особа.
Первые сведения об этом явлении находим у осетинского бытописателя А. Гатуева, который в 1891 г. термин особа толковал как «время господства осетин в Грузии» [Гатуев 1891: 270]. Спустя несколько лет основоположник осетинской художественной литературы К. Хетагуров (Хетжггаты Къоста) в своем очерке быта горных осетин, озаглавленном интересующим нас термином, дал первое развернутое описание этнографической составляющей этого явления, предложив также новое толкование самого термина [Хетаeггаты 2000: 313-374].
У современных исследователей неоднозначное отношение к этнографическому очерку Коста. С одной стороны, он справедливо признан явлением «выдающимся в этнографической литературе об Осетии полнотой и достоверностью сведений, верностью их истолкования» [Джусойты 1980: 189]. А с другой стороны, совершенно неясно, в чем отличительная особенность быта осетин, проживающих в Центральной Осетии (Наро-Мамисонская котловина), позволяющая противопоставлять его быту равнинных осетин и, тем более, нарекать его особым именем грузинского происхождения? Подобного рода сомнения впервые сформулированы В. И. Абаевым, но, прежде чем перейти к их рассмотрению, обратимся к наиболее интересному для нашей темы пассажу в тексте самого Коста.
Уже в начале своей статьи Коста писал: «Отец мой, скончавшийся в 1892 году 82-летним стариком, был живым свидетелем последней эпохи того невозвратного прошлого в истории Осетии, которое несет название особа.
По словопроизводству особа грузинского происхождения и может быть переведено выражением осетинщина.
В течение последнего полустолетия русское влияние на Кавказе так изменило самобытность туземцев, и в частности осетин, что последние словом особа стали характеризовать явление отсталое, не соответствующее современным требованиям жизни» [Хетагггаты 2000: 313].
Как видим, Коста датировал эпоху особа началом XIX в., не поставив вопроса о времени зарождения данного явления и о причинах наречения ему грузинского названия. В 1982 г. появилась работа В. И. Абаева о происхождении осетинского царственного рода Цаеразонтж, один из отпрысков которого был мужем грузинской царицы Тамары и, стало быть, основателем новой грузинской династии царазонидов [Абаев 1990: 408-422] (1). В этой работе даны новая интерпретация явления особа и его датировка, а также оговорена возможная причина появления грузинского названия.
Возражая Коста, осетинский ученый пишет: «Действительно, формант -оба образует в грузинском имена с абстрактным или собирательным значением (...) Исходя из этого основного значения, osobaдействительно можно было бы переводить "осетинский народ в целом", "осетинство". Но при чем тогда "невозвратное прошлое"? Почему с этим термином связывалось какое-то романтическое представление о невозвратном прошлом?» [Абаев 1990: 416].
В поисках ответа на поставленный им вопрос В. И. Абаев вспомнил и о другом значении грузинского форманта -оба, в связи с чем пишет: «Дело в том, что образования на -obaот названий народов (этнонимов) могут иметь, помимо собирательности, еще одно значение: они могут обозначать "время могущества и славы данного народа". Так, в "Толковом словаре грузинского языка" (...) под словом tatroba наряду с собирательным значением ("tatrebi") дается и такое толкование: "tatrebis bat' onobis dro" ("время господства татар") (...) Термин ysobaс этим семантическим оттенком мог относиться только к домонгольской Осетии (Алании) и означал не просто "осетинство", а "время могущества осетин". Отсюда аромат "невозвратного прошлого", который еще чувствовался в этом слове во время Коста Хетагурова» [Абаев 1990:416].
Интерпретация В. И. Абаева представляется нам более точной, однако и в ней чувствуется некоторая недосказанность. Непонятно, в частности, почему осетины приняли грузинский термин для обозначения определенных явлений своей истории и быта. Неясны также причины безоговорочного прикрепления рассматриваемого явления к домонгольской Осетии. Но что самое главное, приведенная им параллель с грузинским термином татроба подсказывает иное толкование термина особа: не 'время могущества осетин', а 'время господства осетин'. А поскольку термин этот грузинского происхождения, то следует уточнить, что речь идет о господстве осетин в Грузии, как об этом писал А. Гатуев.
Учитывая сказанное, неудивительно, что интерпретация В. И. Абаева принята одними учеными [Джыккайты 1989: 485], но отвергнута другими. Так, А. Р. Чочиев, возражая В. И. Абаеву, приводит и другие грузинские термины аналогичного образования: лекъоба 'засилье дагестанских феодалов', хъизилбашоба 'засилье персов', и добавляет, что «особа имела иную историческую природу, а главное – иную социальную судьбу». Под исторической природой у А. Р. Чочиева подразумеваются «средневековые походы-переселения» осетин, отразившиеся в осетинском фольклоре в виде преданий об Ос-багатарах - «осетинских богатырях». Иллюстрацией к таким походам-переселениям является, например, взятие одним из Ос-багатаров грузинской крепости Гори в XIII в., а также история ксанских и арагвинских эриставов, происходящих из осетинской царственной фамилии Сидагмонтае. Начало же этого процесса, по А. Р. Чочиеву, «восходит к скифо-сарматской древности» [Чочиев 1985: 282]. «Эпоха походов-переселений, - продолжает А. Р. Чочиев, - отложилась (в осетинском языке. - Ю. Д.) под названием особайы дуг 'эпоха воинственности'» [там же]. В другом месте осетинский этнограф уточняет, что у самих осетин эпоха усоба получила «названия тыхы дуг 'эпоха силы (т. е. когда все решалось силой оружия)', фыдргестгег 'лихое время', 'лихолетье'» [там же: 262]. И, наконец, говоря о заключительной фазе рассматриваемого явления, А. Р. Чочиев пишет: «Особа - это увядший колорит деградировавшего в позднем средневековье рыцарского уклада» [там же].
В рассуждениях А. Р. Чочиева смущает датировка начальной фазы эпохи особа. Надо отметить, что вопрос о датировке - один из самых важных в анализируемой проблеме. Некоторые другие ученые, обращавшиеся к данному вопросу, как правило, датируют заключительную стадию эпохи особа, даже не ставя вопрос о его начальной фазе. Так, осетинский этнограф Б. А. Калоев датировал эпоху особа XV - XVIII вв. [Калоев 1971: 330]. В 1927 г. известный осетинский литературовед А. А. Тибилов датировал эпоху особа первой третью XIX в. [Тыбылты 1988: 284], и точно такую же датировку находим в работе современного осетинского историка Ю. С. Гаглойти [1996:6]. Археолог Р. Г. Дзаттиаты датирует интересующее нас явление эпохой грузинского царевича Вахушти, т. е. началом XVIIIв. [Дзаттиаты 1995: 103].
Разумеется, каждый из цитированных авторов по-своему прав, однако для отнесения начальной фазы эпохи особа к домонгольскому периоду и, тем более, к скифо-сарматским временам, на наш взгляд, нет абсолютно никаких оснований. Для того чтобы избежать натянутых датировок, следует, прежде всего, разобраться в том, какими данными мы располагаем. А их не так уж и много. Это, во-первых, сам термин особа, имеющий, как мы видели выше, достаточное количество аналогий в грузинском языке. Во-вторых, данные осетинского фольклора и осетинской этнографии, пополненные нами во время лингвистической экспедиции 1982-1983 гг. [Дзиццойты 1994: 92-100]. И, наконец, данные грузинского фольклора и этнографии, опубликованные грузинским этнографом Вахтангом Итонишвили [Итонишвили 1994: 209-228]. Рассмотрим эти данные по рубрикам и попытаемся выяснить три главных вопроса: 1) в чем суть явления особа и каковы его главные характеристики? 2) к какой эпохе следует прикрепить данное явление? 3) действительно ли существует связь между явлением особа и этногенезом южных осетин? Начнем с анализа самого термина.
Выше мы уже отметили, что, если точно следовать семантике слова татроба, то наиболее вероятным переводом термина особа будет тот, который предложил первый исследователь данной проблемы А. Гатуев, а именно 'время господства осетин в Грузии'. Полемизируя с А. Гатуевым, В. Итонишвили пишет, что этот перевод «является явной гиперболизацией осетинщины и возведением ее в ранг таких явлений, какими были в свое время владычество арабов (гр[уз]. "арабоба"), турок ("туркоба"), кызылбашей ("кызылбашоба")» [Итонишвили 1994: 221] (2).
Сам В. Итонишвили склонен связывать особа с практикой набегов осетин в Грузию, имевших место, как он пишет, с XIII по XIX в. [Итонишвили 1994: passim]. Для подкрепления своих выводов В. Итонишвили цитирует разновременные грузинские источники, а также грузинского автора XIX в. И. В. Беридзе, отождествлявшего практику набегов осетин на Картой с аналогичной практикой набегов дагестанцев на Кахетию. Учитывая, что исходное значение рассматриваемого термина неразрывно связано с явлением, которое оно отражает, действительно есть смысл выяснить вопрос о наличии типологической связи между особа и т. н. лекъианоба.
В 1855 г. в газете «Кавказ» (3) И. В. Беридзе писал следующее: «Еще свежо у многих воспоминание о том времени, когда одно простое слово "оси" - осетин наводило на мирных обитателей Карталинии страх, заставляющий их укрываться в домах, ограждать свою собственность от тайных набегов и принимать меры к обороне. Тогда осетин играл в верхней( 4) Карталинии ту же роль, какую хищные лезгины всегда играли в Кахетии» [Беридзе 1855: 144]. А вот комментарий грузинского этнографа к цитированному пассажу: «И. В. Беридзе, подобно многим другим авторам, (...) обходит (возможно, и по незнанию) термин "осианоба" (или "особа"), но зато первым осмеливается на проведение параллели между осетинскими и лезгинскими набегами на мирных обывателей Грузии» [Итонишвили 1994: 217].
Далее грузинский этнограф, явно политизируя проблему, приводит подборку материалов, свидетельствующих якобы о том, что осетины - это необузданный народ, склонный к набегам и грабежам, от которых мирное население Картли страдало на протяжении семи столетий. Тенденциозность в отборе материала у В. Итонишвили не вызывает сомнений. Для создания впечатления о «необузданных» осетинах ему пришлось притащить за уши разнохарактерный и разновременный материал, зачастую противоречащий его же позиции. Так, в числе документов, якобы «обличающих» осетин, В. Итонишвили ссылается и на т. н. купчую, датированную 1621-1650 гг., в которой якобы говорится следующее: «...вымерла Верхняя Джава и обезлюжена осетинами» [Итонишвили 1994: 221]. Однако данная интерпретация грузинского документа - это образчик фальсификации, цель которой в придании документу прямо противоположного смысла. В действительности же в грузинском оригинале говорится о том, что Верхняя Джава, а это центр Южной Осетии, «вымерла остаган», т. е. «от осетин». Следовательно, в Верхней Джаве жили осетины, но они вымерли, причем источник прямо указывает на причину массовой гибели осетин - это голод, наступивший из-за неурожая. Каким образом данный документ может свидетельствовать о набеговой практике осетин - остается загадкой (5).
Не более убедительной оказалась ссылка и на стихотворение грузинского поэта Д. Гурамишвили, жившего в XVIII в. В стихотворении грузинского поэта говорится следующее (заимствуем его у В. Итонишвили [1994: 216-217]):
Турк, спарс, лек, ос,
черкез, глигв, дидо, кист,
все Грузии были врагами,
от каждого получила она по тумаку.
Т. е. в число «врагов Грузии» записаны практически все народы, окружавшие Грузию: турки, персы (спарс), лезгины, осетины, черкесы, ингуши-галгаевцы (глигвы), дагестанцы (дидойцы) и ингуши-кистины. Из соседей Грузии не названы только абхазы. Стоит ли говорить, что на основе подобных эмоциональных оценок крайне рискованно делать ответственные выводы.
Наконец, необходимо сделать общее замечание к материалу, привлеченному В. Итонишвили. Рассмотрев в хронологическом порядке осетинские походы в Грузию, В. Итонишвили скрыл от читателей истинную их причину, как бы «забыв» упомянуть об аналогичных походах грузинских феодалов в Южную и Центральную Осетию, имевших место практически на протяжении всего описываемого им периода. Между тем в научной литературе неоднократно обращалось внимание на взаимосвязь походов из Осетии в Грузию с походами в обратном направлении. В большинстве случаев осетинские набеги в Грузию являлись ответной реакцией на попытки грузинских феодалов подчинить своей власти Южную и Центральную Осетию. Этот материал, недавно систематизированный в монографии профессора М. М. Блиева [2006: 90 и сл.], снимает все вопросы относительно социально-исторических причин усиления особа в XVIII– XIX вв.
Однако вернемся к параллели «осианоба // лекианоба». В подтверждение своих выводов В. Итонишвили ссылается и на институт пленных рабов в старой Осетии, именуемых гуырдзиаг, что в буквальном переводе означает 'грузин' [Итонишвили 1994: 216]. Это явление действительно имело место. При этом Д. Мегреладзе уже указал на параллель между захватом пленников-грузин осетинами и дагестанцами в эпоху лекианоба [Мегреладзе 1967: 123]. Но параллель с лекианоба в данном случае оказывается неполной, так как грузинские исследователи забыли упомянуть об аналогии с осетинским гуырдзиаг 'грузин', 'раб' в одном из языков Дагестана: аварское слово гуржияв тоже имеет два значения: 1. 'грузин', 2. 'раб' [Абдуллаев, Микаилов 1971: 25] (6).
На параллель «особа // лекианоба» указывал и автор этих строк [Дзиццойты 1994: 95-96]. На нее обратили внимание, собственно говоря, народные сказители, причем особа и лекъоба в народном представлении – это две разные эпохи, одна из которых пришла на смену другой. В одном из архивных текстов читаем следующее: «Особайы разстагджы Гуырдзыс-тоны азлдагрттэз агмаг хъагзныджытаг агмризэеджы рызтысты ирзетпей (...) Особайы рзгстаггагй цалдазр аенусы куы рацыд, угед та, дам, уыд лекъоба» [Архив ЮОНИИ. (Фольклор). Фонд 4, оп. 1, д. 99, л. 527], т. е.: «Во времена особа грузинские князья и богатей дрожали в страхе перед осетинами (...) Говорят, что, спустя несколько столетий после эпохи особа, наступило лекоба».
Наш информант Абаев Василий Мацкаевич (92 года, записано летом 1982 г. в с. Ногир) сообщил нам следующее: «Уыди аeртаe фаглтагры: особа, русоба агмаз лекъоба - уыдон агртаг фаeлтаeры падцзахад кодтой» [Дзиццойты 1994: 99], т. е.: «Было три эпохи: особа, русоба (7) и лекоба - они (т. е.: осетины, русские и дагестанцы. - Ю. Д.) правили в (эти) три периода». Если в этом списке русских и дагестанцев переставить местами, то получится ясная картина народных представлений о смене владычества на Кавказе в позднесредневековую и новую эпоху.
Таким образом, параллель между «особа» и «лекианоба» приобретает завершенный и полный вид. Какой из всего этого следует вывод? Означает ли сказанное, что особа - это «время набегов осетин в Грузию»?
Следует заметить, что связь особа с практикой набегов в Грузию отмечалась и до появления работы В. Итонишвили. Так, обсуждая одну из наиболее трагичных страниц в истории Южной Осетии - события 1802-1830-х гг., А. А. Тибилов в 1927 г. следующим образом резюмировал свои наблюдения: «Особайы хъуыддаегтае саз тагкказ таемэены уэед бацыдысты. Цгегат Гуырдзыстон агмризазджы рызтысты хохы ирон агфсагддон балтгей» [Тыбылты 1988: 284], т. е.: «Именно тогда особа вступило в свою наивысшую фазу. Северная Грузия дрожала в страхе перед военными отрядами горцев-осетин».
Как видим, параллель, которой В. Итонишвили уделил так много внимания, лежит на поверхности и не требует особых доказательств. Вопрос следует поставить иначе: является ли практика набегов исконным сигнификатом термина особа! Внимательное изучение вопроса приводит нас к убеждению о наличии у термина особа иного исходного значения.
(Окончание следует)
Источник: Вопросы истории и культуры народов России. Сборник статей к 80-летию проф. М.Блиева // Институт истории и археологии РСО-А. Владикавказ. [Ответ. ред.Р.С. Бзаров]. –2010. с. 79 – 98.
Грузия Южная Осетия
